Доклад В. П. Руднева "О характере Ю. М. Лотмана"

В своем докладе «О характере Ю. М. Лотмана» В. П. Руднев исходил из гипотезы, что характер у Лотмана сложный, но не  полифонический.

1. Демонстративность. Лекции Лотмана представляли  собой настоящее шоу, на которое собиралась вся интеллектуальная элита г. Тарту. Спецкурсы, которые он читал по пятницам в 140-й, самой большой, аудитории в 18 часов были настоящим праздниками, и он прекрасно это отдавал себе в этом отчет.

Будучи очень маленьким (полагаю, не выше 160 см) и хилым, Лотман приносил огромную кипу книг, например, «Большой академический Пушкин» в 36 томах издания в 1937 года (sic!). Цитировал наизусть, но делал вид, что читает, картинно снимая и надевая очки.

Лотман любил учеников, которые смотрели ему в рот, а серьезных студентов третировал.

2. Авторитарная напряженность. Демонстрируется портрет Лотмана  в молодости.

У Лотмана были огромные организаторские  способности. На нем были полностью: заведывание кафедрой русской литературы в Тартуском университете,  в дальнейшем лаборатория по семиотике, издание уникальных «Трудов по знаковым системам», организация Летних Школ в местечке Кяэрику под Тарту. Все это "висело" на нем.

Сердился, когда докладчик (В. П. Руднев), будучи студентом, пропускал его лекции по русской литературе (он читал также историю ССРСР, но доходил только до Екатерины II  — дальше ему было не интересно: слишком все сам хорошо знал), ругал, отчитывал его, как мальчишку.

3. Синтонность. Проявлялась очень редко, чаще всего на семинарах, которые проходили у него дома (присутствовала и собака Кери – старая рыжая такса). Со своей женой Зарой Григорьевной Минц, с которой Лотман относился с нежностью, становился мягким, тепло шутил. В дом его мог приходить, кто угодно и когда угодно — телефона не было, кто пол помоет, кто суп сварит.

4. Вопрос об аутистичности. Мы привыкли, к тому, что аутисты и полифонисты (также эндокринные мозаики — Марсель Пруст, Томас Манн, Мишель Фуко, Феликс Гваттари) в интеллектуальной и культурной  жизни ХХ века (и не только) играли ведущую роль.

Милорад Павич, Людвиг ван Бетховен, М. М.  Бахтин, Зигмунд Фрейд, Даниил Хармс, Александр Введенский, Луис Бунюэль, Карен Шахназаров, Альфред Хичхок, Эдвард Линч, Даниил Андреев, Федор Сологуб, Владимир Сорокин, Андрей Платонов, Людвиг Витгенштейн, Франц Кафка, Георгий Иванович Гурджиев, Саша Соколов,  Жак Лакан, Максим Суханов, Карл Густав Юнг, Владимир Мирзоев, многие-многие другие.

Автор доклада ставит вопрос о своеобразии аутистического радикала Ю. М. Лотмана. Так, он считал, что надо строить анализ поэтического текста как кристаллическую решетку [1], но сам этого не соблюдал, книги писал на даче, потом не проверял ссылок, потому в его книгах много фактических (и не только) ошибок.

По убеждению докладчика, после Лотмана «в веках» останутся не его теоретические книги, которые часто вторичны и даже не его теоретические статьи. После Делёза, Деррида, поздней аналитической философии, синергетики и т. д. и т. п. многие идеи Ю. М. Лотмана кажутся наивными. Академик В. Н. Топоров (ныне покойный) когда-то в устной беседе с автором доклада сказал примерно так: «Юрий Михайлович был в теории культуры человеком, который превратил литературу в жизнь».

 

Обсуждение.

1. Психотерапевт П. В. Волков подчеркнул, что, по его мнению, Лотман  кропотливо копался в деталях, а люди у него "черно-белые". По поводу фото "Лотман в молодости" сказал: "глаза не эпилептоидные – смотрят во внутрь".

Ощущение разрывов связей в лекциях, возможная причина — полифонический «рубчик».

Ответ В. П. Руднева:  Лотман всегда возвращался в лекциях к тому, с чего начал, какие бы "пируэты" ни выписывал.

2. Экономист, психолог К. М. Мижерова: "все-таки Лотман аутист (замкнуто-углубленный)".

3.  Проф. М. Е. Бурно: "Лотман — "сердитый аутист". Чувствуется в произведениях изначальность Духа. Язык существует "сам по себе". Но с дифференциально-диагностической точки зрения важно, что в Лотмане нет творческой мощи эпилептиков Толстого и Достоевского. Как говорил о них немецкий профессор Маттль (из воспоминаний Вольфганга Кречмера, сына великого Эрнста Кречмера), после того, как оба русских писателя вышли на мировую литературную арену, вся остальная литература как бы "обессилела" вокруг них. М. Е. Бурно подчеркнул, что он не может дать окончательный ответ о характере, т. к. он Лотмана не знал, а Вадим Петрович Руднев знал Лотмана лично и читал все его труды.

Ответ В. П. Рудневa: "Я исхожу из того, что характер Ю. М. Лотмана такой же, как у Льва Толстого — эпилептическая мозаика (ср. Достоевский — истеро-эпилетик, по Фрейду) характерное сочетание радикалов: сильная авторитарная напряженность и демонстративность.

У Толстого (и Достоевского) тоже был аутиститический (замкнуто-углубленный) радикал, как и  у всех мозаиков-эпилептиков. Но мы любим Толстого не за его философский эпилог к "Войне и миру", а, условно говоря,  за то, как он живо и достоверно описал, как "Наташа Ростова изменяла князю Андрею с Анатолем", и Достоевского не за его нравственные "искания", а за фразы типа  "Если Бога нет, то какой же я после этого штабс-капитан?" ("Бесы")

И так же и Лотман останется в веках не своим книгами, которые во многом вторичны (например, «Культура и взрыв» написана под влиянием идей Ильи Пригожина) и даже не за теоретические статьи, а за работы типа «Тема карт и карточной игры в русской культуре»  или «Декабрист в повседневной жизни». За бессмертный комментарий к «Евгению Онегину».

Проф. Бурно: "Мне такое в голову не приходило, но я буду думать".

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

Из книги: Руднев Вадим. Энциклопедический словарь культуры ХХ века / Изд. 3-е доп. и переаб. М.: Аграф, 2009.

Лотман Юрий Михайлович (1922—1994) — выдающийся русский ученый, основатель отечественного структурализма и семиотики (см. также Тартуская школа, структурная поэтика, Руднев П. А.,  Топоров В. Н.). Л. родился в Ленинграде в семье адвоката, В 1941 году Л. пошел на фронт и дошел до Берлина в 1945-м (ср. «Белорусская быль»).  После войны, в 1950 г. Л. закончил русское отделение филологического Ленинградского университета, где один из его учителей был Владимир Яковлевич Пропп, создатель морфологии волшебной сказки (см. сюжет) и в 1952 году защитил кандидатскую диссертацию о Радищеве. В 1954 году Л. был приглашен работать в Тартуский университет. В 1961 году Л. защищает докторскую диссертацию «Пути развития русской литературы преддекабристского периода». А в 1964 году выходит первый выпуск в будущем ставших легендарными «Трудов по знаковым системам», или «Семиотик», как их называли. Открывается цикл монографией Л. «Лекции по структуральной поэтике». 1960-е годы были наиболее активными годами научных теоретических поисков Л., которые он обобщил в книге «Структура художественного текста», вышедшей в Москве в 1970. А вслед за ней — «Анализ поэтического текста» (Ленинград, 1972 год). Из всех многочисленных книг Л.  наиболее знаменитым стал его комментарий к «Евгению Онегину», вышедший в 1980 году и не раз переиздававшийся. Но немногие знают, что еще в 1986 году в Тарту вышла маленькая книжечка Л. «Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин», книжка, поистине гениальная. Наименее удачной была биография Пушкина, изданная Л. в 1982 году. Это тем более странно, что лекции Л. по Пушкину были блистательными. Вообще это был гениальный лектор со своей неповторимой манерой чтений, конечно, без каких бы то ни было «бумажек». Л. был теоретиком кино. В 1973 году в Таллине, который тогда еще писался с одним «н» на конце, вышла его книга «Семиотика кино и проблемы киноэстетики, а в 1994 году в том же Таллинне, уже независимом эстонском городе,  выходит книга «Диалог с экраном» в соавторстве с блестящим учеником Л. киноведом Юрием Гавриловичем Цивьяном.

Из поздних книг Л. я бы отметил «Культуру и взрыв» (Москва, 1993) и «Внутри мыслящих миров» (Москва, 1996). В 1992 году в Таллинне вышел замечательный трехтомник избранных статей Л. Статьи Л. были великолепными,: «Декабрист в повседневной жизни», «Тема карт и карточной игры», «О двух моделях коммуникации в культуре», «Место киноискусства в системе культуры», «Феномен культуры», «Текст и структура аудитории», «Динамическая модель семиотической системы» - вот запредельно далекий от полноты список его интеллектуальных шедевров.

Теория культуры Л. представляется в следующих тезисах. Одной из особенностей существования культуры как целого является то, что внутренние связи, обеспечивающие ее единство, реализуются с помощью семиотических коммуникаций. В этом смысле культура представляет собой полиглотический механизм. Ни одна культура не может удовлетвориться одним языком, минимальную систему образует набор из двух параллельных языков — например, словесного и изобразительного (см. также принцип дополнительности).  Неполнота нашего знания о культуре  компенсируется  стереоскопичностью этого знания. Стремление к увеличению семиотического разнообразия внутри организма культуры приводит к тому, что каждый обладающий значением узел структурной организации ее начинает проявлять тенденцию к превращению в своеобразную «культурную личность» — замкнутый имманентный мир с собственной внутренней структурно-семиотической организацией. Такой путь чреват угрозой своеобразной шизофрении культуры. Для того чтобы этого не произошло, в составе культуры имеются противоположно направленные механизмы, в частности, тенденция к росту единообразия, процесс, который влечет за собой определенное обеднение культуры. Но в случае, когда некоторые тексты объявляются не принадлежащими культуре, апокрифическими, как бы не существующими,  это обеднение имеет относительный характер, так как на следующем этапе развития культуры, в свете новых метамоделей апокрифическое может быть заново открыто и перейти в каноническое.

Я впервые увидел Л. в 1968 году, когда мне было десять лет. Это было в Тарту в овощном магазине. Лотман был одет в старое-престарое зимнее пальто, а на голове у него была шапка-пирожок. Из-под шапки  торчали огромные усы. Он напоминал гнома из сказки или доброго доктора Айболита.

Книга «Анализ поэтического текста» (см. Тартуская школа) (так же как и книга Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» (см. диалогическое слово, карнавализация) произвела на меня неизгладимое впечатление. Я твердо решил ехать поступать в Тартуский университет — учиться у Лотмана (в этот момент писания статьи я сделал фрейдовскую опечатку и написал «учиться на Лотмана»). Отец только приветствовал это, несмотря на то, что к тому времени уже уехал из Тарту (см. Руднев П. А.). Я приехал поступать в Тарту в 1975 году, Л. в это время в городе не было. Его жена Зара Григорьевна Минц решила помочь мне на экзамене — сочинении (она была членом приемной комиссии); проходя мимо меня, пишущего сочинение,  она «запомнила» мой почерк, но поскольку она была крайне рассеянной, а все сочинения были зашифрованы, она приняла за мою работу сочинение какого-то идиота, который написал, что «Сонечка Мармеладова не любила свою работу». Вечером я, дрожа, сидел у Лотманов, ожидая своей участи. Зара Григорьевна пришла недовольная и сказала, что еле-еле «натянула» мне четверку. Я был в ужасе — что обо мне подумает Л.!                    

Но все, тем не менее, обошлось. Я действительно получил четверку, так как «не раскрыл тему»  — писал про Бахтина и карнавализацию вместо того, чтобы писать о несчастной доле героев Достоевского. По истории я тоже получил четверку, так как экзаменатор решил, что мне подсказывает одна девочка, хотя на самом деле это я ей подсказывал. Меня едва не выгнали с экзамена, и эта девочка, с которой мы потом учились на одном курсе, долго передо мной извинялась. На моем первом курсе Л. читал курс «История СССР» — это было блестяще, хотя он дошел  только до Екатерины Второй. На втором курсе он читал русскую литературу начала ХIХ века – и мы едва успели пройти Пушкина, Лермонтова едва коснулись, а про Гоголя нам прочла две замечательные лекции ученица Л. Ирина Паперно,  первая жена моего второго Тартуского учителя Бориса Михайловича Гаспарова. Л. читал великолепные спецкурсы – про ордена, балы, дуэли (все это можно теперь прочесть в его книге «Беседы о русской культуре» и во  введении к комментарию к «Евгению Онегину»). Но вкус его лекций знают только те, кому посчастливилось на них присутствовать. Это было настоящее счастье. (В феврале 1984 году я приехал в Тарту на конференцию аспирантов и соискателей и, прослушав одну лекцию Л. о «Письмах русского путешественника» Карамзина, остался в Тарту до мая, ютясь по общежитиям,  и дослушал весь спецкурс до конца). На втором курсе Л. оказал мне честь и взял меня в свой семинар, что полагалось только с третьего курса. Этот семинар 1977 года был очень хорошим. Там занимались Ирина Аврамец, Маша Плюханова, Олег Костанди, Маша Левина и я. Л. задавал нам  анализировать одно произведение с точки зрения различных ученых.  Например, Ира Аврамец анализировала «Пиковую даму» с точки зрения В. Я. Проппа, Олег Костанди — с точки зрения Веселовского, я — с точки зрения Б. А. Успенского, автора книги «Поэтика композиции», и так далее. Следующий семинар, который проводился уже на квартире у Л. в присутствии его собаки Кери, был уже далеко на таким интересным. Почему — не знаю! В этот год образовалась первая трещина в наших отношениях. Я отказался писать второй год одну и ту же работу «Стихотворная новелла 1830-х годов». Я весь горел стиховедением, параллельно  занимаясь в семинаре у Зары Григорьевны. (Реальным моим научным руководителем, конечно, был отец (см. Руднев П. А.) Л. Был раздосадован и оставил меня в семинаре только формально. Весной 1978 года я защищал курсовую  по теории строфики (защиты курсовых в Тарту были обставлены примерно так, как в Москве обставляются зашиты докторских диссертаций), и мой оппонент Игорь Аполлониевич Чернов, один из самых выдающихся учеников Л., сказал, что моя работа «может украсить любой журнал мира».  В этот момент я, сидя в зале и гордясь собой, увидел, как Л., сидящий в приемной комиссии, повернул голову и долгим недобрым взглядом посмотрел на Чернова. Потом случилось непоправимое - я уехал в Ригу, женился на рижанке и собирался покинуть Тартуский университет. Слава Богу, на четвертом курсе не переводили в другой университет, иначе бы мне пришлось заканчивать жалкий Латвийский гос. университет. Отношения с Л. были окончательно испорчены. Он, как и все вокруг, не одобрял мой второй брак — моя жена была вдвое старше меня — и я стал в Тарту отщепенцем. Меня поддерживали только Чернов и Борис Михайлович Гаспаров, в семинар к которому я к тому времени перекочевал. Потом были стычки на студенческих конференциях, где я позволял себе не соглашаться с критикой Л. и публично спорить с ним. Потом была нелепая карнавальная словесная дуэль между нами на банкете. «Оба противника, — провозгласила Ира Паперно, — убиты наповал». Потом была еще более нелепая история с диссертацией. Началось все с того, что я написал курсовую работу, которая была воспринята как  эпатаж, начиная с того, что она была написана на обратной стороне бланков министерства здравоохранения Латвийской ССР, где работала  моя жена Ольга. Бумага была очень хорошего качества. Мы были просто чертовски бедны тогда, и я, во всяком случае, на сознательном уровне, никого не собирался эпатировать. Но Л. воспринял это как хулиганство и издевательство. Меня никто никогда так прилюдно не громил, как Л. в тот страшный день. Даже Борис Михайлович Гаспаров меня не защитил, настолько убедительно угробил мою курсовую Л. В результате меня обязали представить к курсовой  библиографию (ее  отсутствие было воспринято как еще один футуристический жест) и поставили четверку студенту за курсовую работу, которая называлось «Материалы к построению общей теории стиха», и у которого к тому времени были уже публикации. Через год после этого я защищал диплом; на этот раз я подготовился, а оппонентом был старший сын Л. Михаил Юрьевич; он попытался повторить прошлогоднюю отцовскую взбучку, но получил от меня так, что комиссия, постановила рекомендовать мою дипломную работу для защиты через год в качестве кандидатской диссертации. С этого начались все мои беды. Л. никак не хотел, чтобы я защищал диссертацию в 21 год. Поговаривали, что это оттого, что его сын Миша, который был старше меня на пять лет, ходил не защищенный. Во всяком случае, в прямом разговоре со мной Л. отсоветовал мне защищать и сказал, что в случае защиты проголосует «воздержался». Я снял диссертацию с защиты. Потом я предпринял вторую попытку защитить диссертацию в Тарту, и здесь роковую роль сыграл знаменитый стиховед Михаил Леонович  Гаспаров, однофамилец Бориса Гаспарова, который давно к тому времени эмигрировал с Ирой Паперно в Америку. Михаил Леонович, которому дали мою диссертацию на отзыв, поступил очень остроумно, он все достоинства кратко описал на одной странице, а все недостатки на восьми. В результате мне опять отказали. (Я защитил сразу кандидатскую и  докторскую в 1997 году в Институте языкознания благодаря доброте академика Юрия Сергеевича Степанова и помощи В. Н. Топорова.) А отношения с Лотманом закончились тем, что я написал ему в 1991 году, работая в издательстве «Прогресс» в Москве, письмо с предложением опубликовать том его избранных работ  на нескольких языках. Он ответил резким отказом. На похороны Л. в Тарту я не ездил. (Впрочем, я не был на похоронах и своего отца; у меня была язва, и вместо  поезда в Петрозаводск я попал на скорую помощь.)

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. Л., 1972.
Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970.
Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., 1993.
Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М.,1996.
Лотман Ю. М. Избранные статьи в 3 т. Таллинн, 1992.
Егоров Б. Ф. Биография Ю. М. Лотмана. М., 1996
Плуцер-Сарно А. Ю. Седой шалун: Штрихи к портрету Ю. М Лотмана //  На посту: Культура/Искусство. 1998. №2.

---