Бурно М. Е. К истории русской характерологии (XVIII век)
Древние изучали друг друга так же внимательно, как мы. Потому начала русской характерологии следует искать в древнем русском творчестве. Русская культура особенно стала подниматься с реформами Петра I (начало XVIII века). Между церковными книгами появились и гражданские. В 1783 году Екатерина II разрешила «вольные» типографии. В XVIII веке напечатаны первые русские характерологические работы. До сих пор они почти не тронуты исследователями.
В 1763 году журнал «Невинное упражнение» напечатал статью неизвестного автора «Путешествие в микрокосмос одним из новых Пифагоровых последователей» (Путешествие…, 1763)[1]. Автор совершил фантастическое путешествие в голову философа, в голову кокетки и рассказал, что видел там. Мозг философа оказался «большой площадью», на которую по пяти улицам («они называлися по имени пяти чувств») везли «разные товары» — «представления», «чувственности». «Носильщик» Память отбирал некоторые «товары» и «укладывал в сосуды, к которым для знаку привязывал ярлыки». Остальное «оставалось в беспорядке, отчего превращалось по большей части в пыль, от времени исчезало». Рассуждение рассматривало отобранные товары, некоторые относило в «лабораторию», где «химист» Различение перегонял их через куб и получал «понятия». «Министр» Разум «их равнял, соединял, во многие раздроблял доли» и «сочинял <...> философию». В голове кокетки не так. Там «на площади гораздо больше было в беспорядке движение, нежели в голове философа. Я думал, что я на большой ярмарке: стремительное течение всякого рода чувственностей, наполняя все пять улиц чувств, впадали в площадь; из оных острейшие и легчайшие входили окнами в амбар памяти, которая их в порядок привести нимало не старалася». Здесь хозяйничали «воображение», «самолюбие», «прихоть», «резвость», «суетность», «тщеславие». Рассудок же однажды «появился было <...> у двора, да его слушать не похотели; его советы были старого века». В беспорядке лежали перед путешественником «трофеи» — «президентские брыжи, аббатские скуфьи, офицерские плюмажи, откупщицкие с серебром сундуки, сверх оных лежали окровавленные сердца и повредившиеся умы». Ей, кокетке, «нужно ведать только поверхность вещей». Описана и прикрытая кокетством эмоциональная холодноватость инфантильной женщины: сердце ее «всегда окружено льдом и снегом, отчего не проездны к нему все дороги». «В некоторое только время подымающиеся с низких мест пары растаивают окружные снега».
Тот же журнал в том же году печатает статью «Письмо о нежных, великодушных и бескорыстных чувствованиях» (Письмо…, 1763). Неизвестный автор описывает три типа людей: «корыстных», «скупых», «великодушных». Корыстные, «единственно любя свой покой, чувствительны только к благосостоянию своего тела и к удовольствию жизни, мало уважают состояние прочих людей». Скупые «считают в богатстве верх своего благополучия». Великодушные «только чувствительны к совершенству своего духа», они «считают, что жертвовать своей жизнью отечеству, сделать добро другу, помочь бедному суть действия доброго естества». Автор полагает, что эти три вида «чувствований» есть три вида самолюбия. Если бы великодушный «не любил своего совершенства, он бы не старался его приращать делами отменными».
Неизвестный автор в том же журнале в том же году (Об источнике страстей, 1763) пишет про «несчастных скупых, которые никогда не меняют свои деньги на веселье», «живут в непрестанном недостатке самонужнейшего». Скупой, как представляется автору, намерен отложить веселье «до тех пор, когда иметь больше богатства будет и уже в состоянии упражняться настоящими своими веселостьми, не опасаясь будущего». Но пока собирает богатства, годы делают его «нечувствительным к удовольствию». Он не может теперь отстать «от привычек, сделавшихся ему весьма дорогими, по неспособности прилепляться к иным». К старости становится он все скупее, потому что «привычка сбирать, не будучи уже умерена надеждой пользоваться, будет более подкрепляема природного опасностью недостатка, свойственною старости». Описываются в этой статье люди, которые, «чтоб сделать себя почтеннее в собственных своих глазах, преставляют сами себе с увеличением для друзей свои чувствования». Они хотят быть любимы с «великой горячностью» и уверены, что сами горячо любят, пока случай «выведет из заблуждения их и друзей их и откроет им, что они не так любили, как думали». Эти «романические» люди «не прельщаются добродетельми человека никогда так, как в первый раз, когда его видят». Для них «удовольствие удивлений приятнее всех последующих удовольствий». Они, «изображают дружбу живейшим цветом, однако ложным». После «нещастных скупых» и восторженных «романических» людей рисует автор людей «робких», «слабых», которые «во всех своих поступках утверждаются помощью и советами других», «не могут обойтись без друзей».
В 1768 г. русский философ Яков Павлович Козельский (1735–1789) (Козельский, 1952: 504–510) печатает в Петербурге свои «Философические предложения». Назвав четыре гиппократовских темперамента, он описывает их с собственными прибавлениями. Сангвиники «милостивы, благосклонны, услужливы, любители компании, скоропримирительны, нелукавы, неподозревающие, откровенны сердцем, забавны, полнотелесны, роскошны, робки, бегают от труда, любят праздность, нежны, расточительны, во всяком роде жизни переменчивы, о предбудущем непопечительны, с первого разу много обещают, а мало исполняют, болтливы, на все согласны, <...> оборотливы, легкомысленны, непостоянны, неверны и охотники наживать долги». Холерики «тверды и постоянны в своих намерениях, охотны к делам, только не к головоломным, неустрашимы в опасностях, праводушны, благородны духом, любители наук, благопристойности и чистоты, осторожны, скорорешительны, выдумщики прожектов, только редко приводят их в действо, сердиты, только незлобны, нетерпеливы, стремительны, грозны, справедливы, к противоречию и хвастовству склонны, честолюбивы и горды». Меланхолики «воздержны, неутомимы и в самых претрудных делах, глубокоумны, любители порядка и экономии, недоверчивы; в советах медлительны, строги, завистливы, ненавистливы, обманчивы и прелюбостяжательны». Флегматики «смирны, незлобивы, тихи, весьма ленивы, во всем медлительны и ни о чем не пекущиеся». Козельский считает, что меньше всего добродетели в меланхоликах: «они не много кажут человеколюбия». По-видимому, меланхоликами он называл людей, которых сейчас принято относить к эпилептоидным. С. Г. Зыбелин и И. П. Павлов гиппократовскими меланхоликами считали теперешних психастеников. Психастеники же нередко отличаются от эпилептоидов именно «человеколюбием», внутренней теплотой и порядочностью (Суханов, Ганнушкин, Консторум). Интересно замечает Козельский, как человек может казаться более или менее умным в зависимости от особенностей своего характера. «Ежели положить четырех человек одинакого ума и первый будет нестыдлив и неробок, другой стыдлив, да неробок, третий робок да не стыдлив, а четвертый и стыдлив, и робок, то первый из них кажется втрое или вчетверо, а второй и третий вдвое умнее последнего».
В 1777 году в публичном собрании Московского университета выступил первый русский профессор-медик Семен Герасимович Зыбелин (1735–1802) (Зыбелин, 1954: 177–182). В «Слове о сложениях тела человеческого и о способах, как оные предохранять от болезней» он, во многом из собственных наблюдений над людьми, описал четыре гиппократовских темперамента. Психологическая часть «Слова» так современна, точна, что лучше привести ее почти целиком. Сангвиники «разум имеют изрядный и воображения плодовитые, но только больше в легких и веселых вещах; память обширную, но в рассудке часто недостаток, почему в голове иногда целая библиотека помещается, но без порядочного расположения; в истории, географии, стихотворстве комическом и разных многих языках успевают, но к высоким и трудным наукам не всегда способны; витии и проповедники многоглаголивые, но не красноречивые. Они, вообще сказать, в малых делах велики, а в великих малы. Впрочем мягкосердечны, щедры, приятны, ласковы и ласкательны, обходительны, вспыльчивы, любят на время и ненавидят ненадолго, шутливы, легкомысленны, непостоянны до ветренности». Они «болтливы, или тайны несодержатели, роскошны даже до расточения единственно для своих прихотей и сладострастия, но и в том беспрестанно ищут перемены и новостей. Друзья только при столе, сим и дружба их снискивается, нет ничего, чего бы за веселие не продали, ни о чем не заботливы и не старательны, кроме своих забав, живут только для себя и для угождения чувств, гулянье главное их упражнение, а прочее все презирают и потому управители, смотрители и поверенные ненадежные: если в порученных своих делах что теряют или не исполняют возложенного на них звания, взыскания требовать должно с их избирателей». За полтораста лет до Э. Кречмера и Ганнушкина описана зримо одна из разновидностей циклоидов. Холерики «разум имеют острый, хитрый и проницательный, но часто опрометчивый, великодушны, предприимчивы, исполнители дел важных скорые и замысловатые, изобретатели счастливых новостей, но не всегда полезных и основательных, сребролюбивы вкупе и расточительны, но с намерением и с разумом, и потому часто слишком щедры и великолепны из тщеславия и для снискания чести; пьяницами редко бывают, а подгулять любят, гневливы, иногда до самого бешенства, уподобляются Марсу, высокомерны, для них довольно наказания единое бесчестие, любочестивы, своей не теряют славы и другим оной не уступают, и потому весьма трудолюбивы, упрямы, но часто прямы или справедливы, нетерпеливы, злобны и мстительны, и как в неприязни, так и в благосклонности и дружбе чрезвычайны, только ненадолго, последняя же снискивается у них почтением и послушанием. Власти над собой, наставления и увещания не терпят, но сами повелевать всячески ищут: любят похвалу, хотя иногда скрытно, до бесконечности, и почитателей своих не оставляют; смелы и отважны, почему часто делают и предпринимают наудачу, а иногда как бы с отчаяния и невозможное им удается претворять в возможное, однако между тем нередко от того и погибают. Но для них все равно, худая ль или добрая, только бы слава за тем последовала, хотя бы навсегда осталося имя для них Эростратово»[2]. По-видимому, холериком Зыбелин считал теперешнего истерика. Меланхолики «понимают вещи с немалым трудом, но потом по причине прилежного и зрелого своего рассуждения проникают в оные совершенно, и сии более в них впечатлеваются; глубокомысленны, но на ответы не скоры, в делах чрезмерно трудолюбивы, хотя в исполнении и окончании оных медленны. Ибо везде наперед затруднения, коих нет, и несчастие воображают, и потому будучи весьма осторожны, однако при неутомимом своем рачении все со временем преодолевают с успехом: почему от многих в правлениях, где нет нужды в скорости, в камерных делах, в судах и советах, в высоких науках и рассуждения глубокого требующих великими и верными людьми почитаются. Гневу хотя нескоро предаются, а озлобленные до бешенства и до крайности доходят и потом злопамятны, непримиримы и мстительны до бесконечности, а кого полюбят, изрядные и верные бывают друзья, дружбу же их получить можно ласкою и подарками. Сребролюбивы, завистливы, честолюбивы, но только для хвастовства или для снискания имения; упрямы, постоянны, слово свое держат непоколебимо, недоверчивы, задумчивы до безумия и самоубийства, и потому лунатиками иногда называются; сомнительны во всем и боязливы, и для того худое делать боятся: ко всем почтительны, от вражды убегают, общества и веселых компаний удаляются, часто живут ни себе, ни людям». Меланхолики «склонны к <...> ипохондрии». Думается, можно считать это первым подробным русским описанием психастенической (психастеноподобной) личности. Флегматики: «...страсти не только чрезвычайные, но и умеренные редко в них обитают; разум слабый и недалекий, честолюбия недостаток, незлобие, леность, сонливость и неповоротливость, сие их есть природное свойство и жребий. Часто ни тела своего чистоты с благопристойною опрятностию не наблюдая, ни дух ни к чему не поощряя, в полной беспечности о всем всю свою жизнь препровождают». Как видно, флегматиками Зыбелин называл, прежде всего, примитивных (если не дебильных) торпидных людей. Зыбелин рассказал о людях четырех гиппократовских темпераментов психологичнее и подробнее, нежели И. Кант (Кант, 1966: 536–539) через 20 с лишним лет. Кантовское же описание А. А. Токарский (Токарский, 1896: 12), по-видимому не знакомый со «Словом» Зыбелина, считает «апофеозом учения о четырех темпераментах».
В 1781 году в журнале «Московское издание» русский просветитель Николай Иванович Новиков (1744–1818) (Новиков, 1951: 406–407) описывает душевные особенности юноши. Юноша «восхищается всем окружающим его»; «возбужденный бесконечным самолюбием», «не имея еще ни времени к рассуждению, ни случая к размышлению, откуда он, что он и чем наконец будет», «истиною почитает токмо то, что он чувствует и чем услаждается, а что не благоприятствует его чувствам, то приемлет он за выдумку». После этого Новиков замечает, что эти душевные особенности могут не исчезнуть с возрастом. То есть он говорит об инфантильных (ювенильных) людях, которые, «уже и летами согбенны, заражены еще молодостью, хотя в жизни своей имели бесчисленные опыты».
В 1785 году в журнале «Покоящийся трудолюбец» (Рассуждение…, 1785) неизвестный автор в статье «Рассуждение о беспорядках, производимых страстями в человеке, и о средствах, какие в таких случаях употреблять должно» описывает «страстного» человека: «Посадите сего человека за стол играть, предложите ему кости и карты, он себя более не помнит, он собою более не владеет; забывает скромность, бескорыстие, благочестие, клевещет на людей. Изрыгает хулу на небо. Снедается сребролюбием в сердце, тело его дрожит, мысли мешаются, изменяется нрав, лицо бледнеет, глаза горят, пенят уста, воспаляются духи; это не тот человек, что я говорю! Это не человек; это лютый зверь; это беснующаяся тварь».
В том же журнале в том же году (О фанатизме…, 1785) опять неизвестный автор (псевдоним — Ханженелюбов) в статье «О фанатизме, или лжесвятости» описывает фанатиков. Эти «обыкновенные» люди «уверены сами, что им бывают свыше какие-то откровения». Они «вперяют ум свой в пустые вымыслы», «придерживаются некоторых ложных воображений», полагаются «на одни пустые свои мечты», не хотят «употребить ни одной минуты на размышление о какой-либо вещи».
В 1789 году профессор философии Дмитрий Николаевич Синьковский (1760–1793) (Синьковский, 1789: 11–12) в «Слове о вероятном познании нравов человеческих по некоторым знакам» рассказал о трех типах людей: «честолюбивых», «сластолюбивых» и «корыстных». «Честолюбивые» «весьма охотно говорят о важных и наипаче о своих, также о нравственных и политических делах; и ничего так с удовольствием не слушают, как о своих похвалах». «Сластолюбивые, напротив того, рассуждают о материях увеселительных, приятных, любопытных и больше о естественных, нежели нравственных и политических; иногда уклоняются и на непристойные и смешные рассуждения. Корыстолюбивые при разговоре других людей или молчат, или начинают говорить о приобретении корысти, о домостроительстве, о умеренной жизни, жалуются на времена и обиды, от других себе нанесенные, упоминают свои ссоры».
В 1793 году в V части «Библиотеки ученой» в статье неизвестного автора «О свойстве человека, приятного в обществе и другого тому противного» находим интересную характерологическую заметку: «Высокомерие молодых людей, происходящее от живости, а не от нахальства, достойно <...> извинения». Тут же описываются «люди, кои не уважая ни мало того, о чем в беседе, в которую они пришли, рассуждается, делаются вестниками, и прервав общий разговор, рассказывают сколь можно пространнее и подробнее, что они видели или слышали, как будто они были нарочно посыланы о том осведомляться» (О свойстве…, 1793).
В следующей за этой статье «Свойство человека горячего, недовольного и забияки» (Свойство…, 1793) неизвестный автор описывает три «характера» — «буран», «скучливый», «забияка». «Буран поступает весьма смешно и бесчинно; он всю жизнь свою проводит в нанесении беспокойства своим приятелям и в прошении у них прощения». Точно замечает автор, что «чувствительность неразлучна с беглым умом». Приехавшие к Бурану «должны <...> ожидать, что он разругает все свое семейство, перебьет слуг, побросает со стола всю посуду и выведет их из терпения». «Скучливый» «слушает с видом пренебрежения все, что ему ни говорят, или что делают в его присутствии; он тотчас осуждает то и не хочет, чтоб кто другой был щастливее его». «Забияка» «любит насмехаться и особливо открывает свойство свое, говоря с подчиненными своими или со слугами».
Русские всегда разбирались тонко в душе человека. Потому не удивительно, что русская характерология послепетровского времени наук и искусств стояла так высоко.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Гурова, Р. Г. (1952) Передовая психологическая мысль в Московском университете XVIII в. // Советская педагогика. № 6. С. 55.
Зыбелин, С. Г. (1954) Избр. произв. М.: Медгиз.
Кант, И. (1966) Сочинения: в 6 томах. Т. 6. М.: Мысль.
Козельский, Я. П. (1952) Избр. произв. русских мыслителей второй половины XVIII века. Т. 1. М.
Новиков, Н. И. (1951) Причина всех заблуждений человеческих есть невежество, а совершенства — знание // Новиков Н. И. Избр. соч. М.; Л.
О свойстве человека, приятного в обществе и другого тому противного (1793) // Библиотека ученая. Ч. V. Тобольск. С. 106–108.
О фанатизме, или лжесвятости (1785) // Покоящийся трудолюбец. Ч. 4. М.: Изд-во Моск. ун-та. С. 56–59.
Об источнике страстей (1763) // Невинное упражнение. М.: Изд-во Моск. ун-та. Генварь. С. 62–65. Июнь. С. 274–281.
Письмо о нежных, великодушных и бескорыстных чувствованиях (1763) // Невинное упражнение. Февраль. М.: Изд-во Моск. ун-та. С. 76–81.
Путешествие в микрокосм одним из новых Пифагоровых последователей (1763) // Невинное упражнение. М.: Изд-во Моск. ун-та. Генварь. С. 22–25. Февраль. С. 66–76.
Рассуждение о беспорядках, производимых страстями в человеке, и о средствах, какие в таких случаях употреблять должно (1785) // Покоящийся трудолюбец. Ч. 3. М.: Изд-во Моск. ун-та. С. 16–17.
Синьковский, Д. (1789) Слово о вероятном познании нравов человеческих по некоторым знакам. М.
Свойство человека горячего, недовольного и забияки (1793) // Библиотека ученая. Ч. V. Тобольск. С. 109–118.
Токарский, А. А. (1896) О темпераменте (Лекция). М.: Императорский моск. ун-т.
[1] По цензурным соображениям работа выдана за перевод с французского. См. об этом: Гурова, 1952 (Прим. авт.).
[2] Эрострат (Герострат), грек, поджег храм Артемиды Эфесской, чтобы увековечить себя (356 г. до н. э.) (Прим. авт.).