Бурно М. Е. О душевных свойствах пациентов, предрасположенных к самобытной русскоязычной (русской) психотерапии
Подлинная русскоязычная психотерапия (в какой бы стране не помогал пациентам психотерапевт) проникнута не только русским языком, но и русской культурой, чувством русской природы. Имею в виду, говоря о природе, не просто, например, российское поле с одинокой березой или подосиновик в лесу, но и особенности самобытной природы души русского человека. Профессор-филолог МГУ им. М. В. Ломоносова Светлана Григорьевна Тер-Минасова (Тер-Минасова, 2008: 79–80) приводит такой пример. Российский специалист по русскому языку согласился в гостях, в Германии, пить чай, и его тут же ошарашили вопросом: «Сколько чашек?» Это не было скупостью, жадностью, это — «рациональное отношение к жизни: нечего зря тратить электроэнергию». И еще автор этой замечательно живой научной книги сообщает, как Владимир Набоков рассказывал, что он чувствует «при переходе с русского языка на английский и наоборот». Он «открывает новый мир и испытывает интеллектуальное счастье» (там же: 48). Светлана Григорьевна подчеркивает: главное в общении на другом языке не «знание языка», а «барьер культурный — гораздо более грозный, опасный и трудный» (там же: 49).
Таким образом, язык личностной (не технической) психотерапии, психотерапии, несущей в себе мироощущение, миропереживание, напоен культурой и природой страны психотерапевта (фольклором, литературой, искусством, особенностями естественно-научных (не теоретических) размышлений, переживаний, ощущениями природы, подчеркиваю, в самом широком смысле (не только, к примеру, по-русски заросший осокой пруд, но и природная сноровка разогревать самовар для гостей, не считая, сколько на это пойдет чашек). Каждый не русский по происхождению россиянин, если он только вырос в России, и думает, и чувствует с детства по-русски, если неравнодушен к русской культуре и природе, есть русский человек с «загадочной русской душой». Русский язык как родной язык человека с нерусскими корнями, вобравший в себя русскую культуру и чувство русской природы, делает этого человека, по существу, русским (как значится и в энциклопедиях). Например, русским живописцем (Левитан), русским писателем (Даль, Пастернак), русским философом (Франк), русским психотерапевтом (Консторум). Иная кровь, порою даже с особой выразительностью, подчеркивает, усиливает эту русскость (Бурно, 2008: 160).
Что есть «загадочная русская душа», и каким образом обнаруживается она в особом мире самобытной русскоязычной, русскоговорящей психотерапии?
Отмечал уже (там же: 352–358), что душевная особенность народа в своем типичном виде присутствует достаточно отчетливо отнюдь не у всех людей, составляющих этот народ, но все же у многих (хотя бы в виде намека) и обнаруживает себя в особенностях истории, особенностях культуры народа. Душевная особенность народа обнаруживает себя и в особенностях природы страны. Например, застенчивость подмосковных берез (К. Г. Паустовский) и «мускулистые расправленные плечи» берез сибирских (под стать многим сибирякам). Как и в любой стране встречаем у нас людей (в здоровой и болезненной выраженности) откровенно практичных, агрессивных, воинственно нападающих, уверенных в себе — и людей заметно застенчивых, нерешительных, пассивно-оборонительных, склонных не нападать, разрушать, а защищаться, жалостливых, не уверенных в себе, словом, дефензивных (Бурно, 2006a; Бурно, 2009: 12–16). Это — два характерологических полюса, между которыми — более или менее сложные переливы.
Русская душа — именно в том, что присуще ей более, выразительнее, нежели другим народам, — несомненно, ближе к дефензивному полюсу (при всем том, что у нас хватает и своих благородных воинов, практичных, уверенных в себе и даже жестоких людей). Об этом уже отмечал, ссылаясь и на Бердяева, но не в отношении к психотерапии (Бурно, 2008: 352–358).
Именно эти русские (особенно душевно сложные из них), ближе стоящие к дефензивному полюсу, нуждаются в глубокой особенной национальной психотерапии по причине своих русских дефензивно-патологических и дефензивно-здоровых переживаний. Расскажу кратко об этих особых связанных между собой, национальных, переживаниях дефензивных русских людей, переживаниях, требующих и особых приемов национальной психотерапевтической помощи.
Во-первых. Это тягостное хроническое природное переживание своей неполноценности (малоценности), напряженное, однако, острым самолюбием. Психотерапевтическое краткое ободрение, разъяснение и тем более внушение здесь обычно мало что дают. Поможет основательное психотерапевтическое изучение подобных переживаний у людей прошлых времен, достаточно высоко стоявших в жизни, поможет складывающееся в процессе психотерапии убеждение в собственных незаурядных богатствах дефензивности (сила слабости), если научиться умело, лечебно-творчески эти скрытые богатства вызволять для общественной пользы. В процессе лечебного изучения характеров, клинических хронических расстройств (в индивидуальных встречах с психотерапевтом, в группе творческого самовыражения и выполняя специальные творческие домашние задания) дефензивный человек поднимается в жизни, делаясь все более уверенным в себе. Конечно, неуверенность, нерешительность, застенчивость и другие проявления сложного чувства неполноценности (несостоятельности) остаются в таком человеке, но уже в более внешнем, приглушенном виде. Внутренне он теперь знает себе цену. И это, как правило, достигается не психоаналитически, не экзистенциальными и религиозно-психотерапевтическими, психологически-идеалистическими подходами, а клинически (естественно-научно), отправляясь от особенностей характера, клиники. Русские, в своей массе, не склонны так глубинно, подробно проникаться идеалистическим (в том числе, религиозным) мироощущением по причине известной национальной слабости замкнуто-углубленного (аутистического, идеалистического) характерологического радикала в своей природе. При всем том, что русская душа более всего созвучна Православию (и по содержанию этой религиозной ветви). В. Г. Белинский (Белинский, 1948: 707–715), тонкий знаток естественно-научной характерологии, в «Письме к Гоголю» (1855) называл русский народ «атеистическим народом». «Основы религиозности есть пиетизм, благоговение, страх божий, — писал он. — А русский человек произносит имя божие, почесывая себя кое-где» (там же: 710). Пока, думается мне, есть лишь надежда, что русский народ в будущем проникнется глубже светлым содержанием православной Любви, Добра. По причине указанной особенности русской природы и естественно-научная (в том числе, одухотворенно-реалистическая) психотерапия более сродни большинству русских, нежели западная психотерапия идеалистической структуры.
Во-вторых. Уже полувековой опыт психотерапевтической помощи нозологически разнообразным дефензивным русским пациентам, их (по их собственному желанию) рассказы о других врачах, помогавших им, — все это убеждает меня в том, что такие пациенты особенно чувствительны к заинтересованности психотерапевта обязательной платой ему за лечение, даже гонораром, даже к чуть заметной заинтересованности психотерапевта в том, чтобы его непременно как-то отблагодарили (деньгами или подарком). Исключаю, конечно, те случаи, где речь идет об официально платной медицине. При всем этом именно дефензивные пациенты по причине своей совестливости и с тревожной надеждой на возможную будущую помощь склонны одаривать врача — и без этого испытывают неловкость. Такой пациент обычно полагает, что по-настоящему помочь ему способен лишь врач, профессионально и человечески, всей душой, заинтересованный в том, чтобы разобраться в его клиническом случае; такой врач должен получать душевное удовольствие и от бесплатной помощи пациенту, гонорар нарушает эти дружески-святые отношения со специалистом. Пациент часто не покажет виду, что все это имеет для него значение, но сверлящая заноза в душе останется. Если врач, не отказываясь от подарков, сам дарит пациенту что-нибудь, быть может, как-то участвующее в лечении (какую-то книгу и т. п.), заноза обычно рассасывается. Русскому дефензивному пациенту обычно чужд западный прагматизм. Ему неприятно следующее правило великого клинициста, психиатра-психотерапевта Эрнста Кречмера (Кречмер, 1927: 328): Да, «нежным, подавленным» пациентам, «испытывающим внутренние страдания» следует терпеливо помогать, но «в общем» «пациент должен знать, что время — деньги, что врач — работник, а не болтун и не игрушка в его руках. Идеалом терапевта отнюдь не является тот, кто в любой момент доступен для беседы с пациентом, а тот, кто доступен лишь в надлежащий момент, а в ненадлежащий — недоступен».
Таким образом, дефензивные душевно-сложные русские пациенты обычно стремятся к одухотворенным (если не святым) отношениям с психотерапевтом, боготворят его, он для них больше, чем «работник», он близкий старший друг. Иначе не получается серьезно им помочь. Обязательная плата за эту помощь неуместна. Уместна иногда взаимная благодарность. Она, как и гонорар (вознаграждение), может быть, а может ее и не быть. Иначе такой пациент, связанный с врачом обязательной платой, чувствует в своем психотерапевте «наемного друга» (из известного стихотворения Евгения Евтушенко о психотерапевте).
В-третьих. Русские дефензивные пациенты, сами проникнутые сочувствием, жалостливостью к тем, кому еще хуже (людям, животным), внутренне особенно нуждаются в том, чтобы и их поняли и искренне-психотерапевтически пожалели, тихо посочувствовали им. Проявление этой жалостливости психотерапевта порою даже сказывается в том, что он, по возможности, и материально помогает пациенту. Мне рассказывала падчерица Семена Исидоровича Консторума, что он не отказывался от гонораров состоятельных пациентов, но часто в этот же день раздавал эти деньги нуждающимся больным (Бурно, 2006a: 720).
Мы не сможем понять наших дефензивных пациентов и серьезно помочь им, если не способны сочувствовать их жалостливости, не способны обостренно жалеть их сами.
В-четвертых. В терапии духовной культурой (в самом широком смысле) многие дефензивные русские пациенты тянутся, прежде всего, к своей, российской природе и культуре с ее внешней скромностью, печалью и реалистически-пихологической глубиной. При этом важно для них и проникновенно-творческое погружение в прошлое своей семьи, своей страны, часто неприятен западный постмодернизм. Фигура дефензивного Антона Павловича Чехова, скучавшего в Крыму по грибам средней полосы, становится психотерапевтически-центральной для этой группы пациентов, испытывающих с произведениями и жизнью, характером Чехова глубинное созвучие. Пациентом, даже в сегодняшнее, перевернутое (в сравнении с чеховским) время щемяще близко целительно-чеховское именно своей дефензивной (интеллигентной) русскостью. Это еще понятнее, убедительнее из чужой, западной, страны. В набоковских лекциях по русской литературе (Набоков, 1998: 330) сказано, что «человек, предпочитающий Чехову Достоевского или Горького, никогда не сумеет понять сущность русской литературы и русской жизни». «Унылые пейзажи, увядшие ивы, склоненные вдоль удручающе грязных дорог, серые вороны, прорезающие серое небо, воспоминание, внезапно повеявшее в самом затрапезном углу — всю эту трогательную тусклость, всю эту чудную слабость, весь этот чеховский воркотливо-невзрачный мир стоит сберечь среди блистания могучих наглых миров, которые сулят нам поклонники тоталитарных государств».
Дом-музей А. П. Чехова на Садовой-Кудринской с его конференциями стал, благодаря директору музея Галине Федоровне Щеболевой, в сущности, филиалом «дефензивной» части нашей психотерапевтической амбулатории (дефензивные пациенты).
В-пятых. Русский язык, выражающий с помощью славянски-теплой кириллицы нашу культуру и природу, не отличается логически-архитектурной, прагматической стройностью западноевропейских языков и утонченно-чувственной иероглифичностью Дальнего Востока. В жизни и в психотерапии наш язык наполнен своими особыми психотерапевтическими переживаниями, словами-образами. Они нам роднее «знаковых» терминов. В нашем «позавчера», кажется, сквозит вечерняя нематематичная сердечность в сравнении с английским строго-арифметическим «the day before yesterday» («день перед вчера»). Потому мы нередко удручаем иностранцев своей неоднозначностью, рыхловатыми в отношении твердой логики правилами. В Германии «продумано все, каждая деталь, каждая кнопка, каждый крючок, ручка, ступенька, дорожка» (Айрапетян, 2009: 3–4). У нас не детальная продуманность, не вежливая подробная концептуальная заботливость о каждом человеке, а как отметил уже, сердечная жалостливость или порою ленивое неряшество, мешающие четко соблюдать правила. Если рядом, в соседней стране, будут жестоко обижать соседей, которые к нам тепло относятся (южноосетинская война), мы снова можем не выдержать, перешагнем границу против правил (с точки зрения логического Запада), защитим соседей (особенно — если многие из них приняли наше гражданство). Не спрашивая руководство страны, от души соберем одежду и продукты, чтобы помочь тем, кому плохо. Теплой, не-арифметической, не-прагматической, сердечной помощи (не так, чтобы минута в минуту по схеме — и не более) хотят и наши русские дефензивные пациенты. Краткие рациональные однозначные советы здесь обычно мало помогают. Необходима психотерапевтическая сердечная, без формализма, атмосфера в индивидуальных занятиях, в психотерапевтической группе. Не сухо-деловая атмосфера в группе, а задушевная, с чаем и свечами.
В-шестых. «Русская идея» так же органично живет в нашей самобытной психотерапии (Бурно, 2006b: 6). «Русская идея» есть наше подспудно-природное переживание-понимание всемирного единства людей и культур с уважительным вниманием к сохранению и развитию индивидуальности, самобытности каждого народа, каждого человека. Элементы разнообразных психотерапевтических методов мира принимаются в нашу психотерапию в своем по-русски преломленном виде. Это называется «система полимодальности» (Макаров, Макарова, Завьялов, Катков, 2006: 2). В. В. Макаров, Г. А. Макарова, В. Ю. Завьялов, А. Л. Катков поясняют (там же), что здесь «используются построения различных подходов психологии и методов психотерапии, в том числе дианализ, методология кольцевого научного архетипа, представления позитивного прагматизма, аналитических подходов». «Проект включает пять уровней: начальный, консультативный, полный, духовный и авторский». Технологии: «интервью и дыхательные технологии, метод кристаллизации проблем и решений, анализ психологических игр и жизненных сценариев». «Это суггестивные методы и подходы, расширяющие сознание, а также формирование самореализуемых пророчеств». Таким образом, это есть новое, развивающееся в отечественной психотерапии направление — для громадного поля пациентов, видимо, иных, нежели наши сложные патологические дефензивы. Для последних же остается пока традиционный российский клинический подход — тот очерченный мною психотерапевтический ствол, отвечающий особенностям сложной дефензивной русской души. Но на ветках этого клинического дерева могут располагаться клинически и по-русски преломленные разнообразные заграничные приемы как дополнительная помощь. Здесь звучит свойственная русскому человеку общечеловечность, соборность в уютной творческой психотерапевтической гостиной, стремление к служению и отдельному человеку, и народу, стране, и всему человечеству. Это та традиционная самобытная русская клиническая психиатрическая психотерапия, преломленная сегодня нами (Практическое руководство…, 2003) в духе терапии духовной культурой, — терапия творческим самовыражением для дефензивных русских пациентов. Психотерапия, о которой Президент Всемирного совета по психотерапии профессор Альфред Притц сказал примерно следующее на международном совещании представителей Европейской психотерапевтической ассоциации во Флоренции (Италия) 13 июня 2007 г. Оказывается, в России есть своя самобытная психотерапия, и он сожалеет, что раньше не знал об этом (по живым рассказам заведующего кафедрой психотерапии РМАПО, президента ППЛ профессора Виктора Викторовича Макарова и ученого секретаря ППЛ, психолога-психотерапевта, безвременно-трагически ушедшей от нас Александры Дмитриевны Лариной).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Айрапетян, Е. К. (2009) Немцы. Ничего лишнего, ничего личного // Творчество (стихи, рассказы, очерки). М.: РОМЛ. С. 3–4.
Белинский, В. Г. (1948) Письмо к Гоголю // Белинский, В. Г. Собр. соч. в 3-х томах. Т. III. М.: ОГИЗ Гос. из-во худож. лит. С. 707–715.
Бурно, М. Е. (2006a) Клиническая психотерапия. Изд. 2-е, доп. и перераб. М.: Академический Проект; Деловая книга.
Бурно, М. Е. (2006b) Сообщение руководителя Комитета методов психотерапии (модальностей) Профессиональной психотерапевтической лиги профессора М. Е. Бурно // Профессиональная психотерапевтическая газета. №4 (42). С. 6.
Бурно, М. Е. (2008) О характерах людей (психотерапевтическая книга). Изд. 3-е, испр. и доп. М.: Академический Проект; Фонд «Мир».
Бурно, М. Е. (2009) Об общественной ценности дефензивных людей // Психотерапия. № 5. С. 12–16.
Кречмер, Э. (1927) Медицинская психология / Пер. с 3-его нем. изд. М.: «Жизнь и знание».
Макаров, В. В., Макарова, Г. А., Завьялов, В. Ю., Катков, А. Л. (2006) Система полимодальности // Профессиональная психотерапевтическая газета. № 12. С. 2.
Набоков, В. В. (1998) Лекции по русской литературе / Пер. с англ. М.: Издательство «Независимая Газета».
Практическое руководство по Терапии творческим самовыражением (2003) / Под ред. М. Е. Бурно, Е. А. Добролюбовой. М.: Академический Проект, ОППЛ.
Тер-Минасова, С. Г. (2008) Война и мир языков и культур. М.: Слово/Slovo.
Опубликовано: Психотерапия. 2010. №10. С. 61–64.