Бурно М. Е., Бурно А. А. О здоровой российской дефензивности (психастеничности, психастеноподобности)
Дефензивность (в противовес агрессивности) есть, в сущности, вариант природной душевной защиты. Пассивно-оборонительная структура этой защиты сказывается здоровой или болезненной робостью, застенчивостью, неуверенностью в себе, самоаналитическими укорами и нередко несет в себе тревожно-нравственное, созидательное намерение, тогда как агрессивность нередко есть стремление разрушать без нравственной озабоченности. Здоровая дефензивность есть, таким образом, не просто «душевная слабость», проявляющаяся в отсутствии решительности, кипучей энергии, уверенности, смелости, напористости и нападательности, но это и одновременно нередкая компенсаторная способность к глубоким, подробным нравственным переживаниям, нередко творческим, что и составляет своеобразную «силу слабых».
Дефензивность внятно звучит во многих русских народных сказках. Видится прежде всего теплая симпатия сказочников к дефензивной скромности, сказочники часто жалеют, возвышают робких. Так «защипанный гусёнок» (Народные русские сказки, 1976) оказывается добрее красивых «гусей-лебедей» и спасает Терешечку от Ведьмы (сказка «Терешечка»). В сказке «Горе» богатый брат позвал бедного брата с женой на именины и за столом о них «думать забыл — ничего им не даёт; они сидят, да только посматривают, как другие пьют да едят». Тем не менее, бедняк, как обед окончился, вместе с сытыми гостями тоже благодарит брата, кланяясь ему в пояс. И когда гости, пьяные, веселые, по дороге домой поют песни, бедняк «с пустым брюхом» предлагает жене тоже песню запеть. «Ну, всё-таки у брата на именинах был; без песни мне стыдно идти. Как я запою, так всякий подумает, что и меня угостили…» Тревожность, переживания по поводу неприятностей, которые только могли бы ещё случиться, — так же обнаруживаются нередко в русских сказках. В «Лутонюшке» старик со старухой кричат-горюют, «что ни есть мочи» и объясняют сыну своё «несчастье» так: «Если бы мы тебя женили, да был бы у тебя сынок, и если б он давеча сидел вот здесь, старуха убила бы его поленом: оно упало прямо сюда, да таково резко!». Когда не везёт человеку в жизни, обижают его, он обычно в русских народных сказках не склонен к мстительной жестокой агрессивности. Он кручинится, как мужик Фомка Беренников (из сказки «Фома Беренников»): «Дай пойду утоплюся с горя!». Или, как Иван Несчастный (сказка «Доброе слово»), приходит к царю с вопросом: «Так и так, рассудите: отчего мне ни в чём счастья нет?» Встречается в русских народных сказках и свойственная дефензивности вдохновенная мечтательность с несколько неуклюжей оторванностью от практической сноровки. Так, бедняк в «Народных анекдотах», увидев под кустом зайца, мечтает радостно, как продаст его, да купит «свинушку», которая принесет «двенадцать поросеночков», «поросятки вырастут, принесут ещё по двенадцати», «амбар мяса накоплю», «оженюсь» и т. д., пока заяц не убегает. Во многих простых людях — героях русских народных сказок — живёт печальная дефензивная задушевность, совестливость, доброта и неуверенность в себе с компенсаторной мечтательностью.
В русской старине вообще легко тут и там находить дефензивность, поскольку в мягком здоровом виде она всегда была присуща русскому духу, особенно русской интеллигенции. См. об этом у В. А. Гиляровского (Гиляровский, 1926: 1243–1246), у путешествующей «по морям и странам» Мариэтты Шагинян (Шагинян, 1971: 141–144). «Русский интеллигент — с тех самых времён, как определилось для нас это понятие, — был совестлив, — отмечает М. С. Шагинян. — Если взять в помощь личный опыт, закрыть глаза, погрузиться внутрь себя и попытаться хотя бы почувствовать, что же это такое «Совесть» для себя самого, то возникает личный соблазн — назвать её чувством вины. Мне помогло в этом определении перечитывание (для книги «Первая Всероссийская») гениальных страниц П. Лаврова. Словно в чём-то перед кем-то виноват классический русский интеллигент, — а ведь он стоит подчас в продувном пальтишке, с двугривенным в кармане, на ветру, не знает, где пообедает, — но смотрит на переходящего улицу старика, на жмущуюся к стенке проститутку с глубоким чувством вины перед ними. Вина человеческой совести — чего-то непонятного внутри нас — перед человечеством, перед убожеством жизни, перед тяжким, беспросветным трудом, перед «малыми сими», хотя сам ты устроен, может быть, хуже тех, кого жалеешь сейчас острой, пронизывающей, виноватой жалостью. Я не встречала таких интеллигентов на Западе» (там же: 141–142). Отчётливо звучит рассказанная, в сущности, дефензивная, особенность русского интеллигента во многих произведениях Л. Н. Толстого (например, нехлюдовские переживания в «Воскресении») и А. П. Чехова (например, в «Припадке»). «Русский гений — это огонь совести, а не огонь фантазии, — писал Максимилиан Волошин, — он исключительно морален» (Волошин, 1988: эл. ресурс).
К. Г. Паустовский писал (Паустовский, 1972) даже о русских «застенчивых вёснах», о «мягкости» русского пейзажа, «с его невзрачностью, которая через короткое время оборачивается тихой, печальной красотой».
Летописи — не о простых людях, а о князьях, царях. Это люди обычно с известной авторитарностью, стоящие во главе государства, войска, дружины. Они всегда на виду — то, что трудно для дефензивного человека. Одни из них отличаются бесстрашием, силой духа, блестящими организаторскими способностями, другие злостью, мстительностью, жадностью. Людей с дефензивностью удается встретить в громадном мире русских летописей («Полное собрание русских летописей» (1846–1965)) лишь среди монахов-духовников («хорошо знают души людей», «благ, кроток, смирен и незлобив»). Видимо, дефензивностью отличались некоторые летописцы. Например, те, что с осторожностью прибавляли в конце летописи, что было это проверено и переписано в том-то году и об этом не нам судить, так как свидетелями мы не были.
Интересны с точки зрения изучения дефензивных свойств некоторые русские пословицы: «неизвестное хуже худой вести», «сомнение хуже смерти» и, в то же время, «сомнение — начало мудрости» (Русские народные пословицы…, 1965).
В древнерусской мифологии дефензивное осязаемо, чувственно овеществлено в лихоманках, подобных древнегреческим эриниям, кстати, зловеще-художественно изображённых в сартровской пьесе «Мухи». «Бзз, бзз, бзз, бзз, — поют здесь эриннии. — Как мухи, мы облепили твое гнилое сердце, сердце гнилое, кровоточащее, лакомое. Как пчёлы, соберём гной и сукровицу твоего сердца». В древнерусских языческих лихоманках нет того утонченно-садистического жала, в их въедливости светится даже некий оттенок жалости или добродушия. Они «тощие, слепые, безрукие, уроды такие, что хуже смерти; не умеют ни войти в избу, ни отворить дверей; если голодны, то смирны и пошлы до того, что как сироточки стоят, пригорюнясь у притолоки, выжидая, не выйдет ли кто из виноватых»; «…лихоманки только и знают, что искать людей виноватых; а если уже и сыщут виноватого, то сумеют и потрясть и познобить» (Сахаров, 1885).
Думается, что подобные национально-характерологические замечания могут помочь психотерапевту с неожиданной стороны увидеть и глубже почувствовать дефензивное больное и здоровое. К. Э. Циолковский (Чижевский, 1977) отметил, что «ничем будущее знание не станет пренебрегать, как пренебрегаем мы — ещё злостные невежды — данными религии, творениями философов, писателей и ученых древности. Даже вера в Перуна и та пригодится. И она будет нужна для создания истинной картины мира».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Волошин, М. (1988) Лики творчества. Л.: Наука. [Электронный ресурс] // Библиотека Максима Мошкова. URL: http://az.lib.ru/w/woloshin_m_a/text_0500.shtml
Гиляровский, В. А. (1926) Сергей Сергеевич Корсаков // Врачебное дело. №15–16. С. 1243–1246.
Народные русские сказки (1976) / Из сборника А. Н. Афанасьева. М.: Художественная литература.
Паустовский, К. Г. (1972) Наедине с осенью. Портреты, воспоминания, очерки. М.: Советский писатель.
Русские народные пословицы и поговорки (1965) / Сост. А. М. Жигулёв. М.: Московский рабочий.
Сахаров, И. П. (1885) Сказания русского народа. Народный дневник. Праздники и обычаи. СПб.: Издание А. С. Суворина.
Чижевский, А. Л. (1977) Страницы воспоминаний о К. Э. Циолковском. Теория космических эр // Химия и жизнь. № 1. С. 24–32.
Шагинян, М. (1971) Человек и время. Воспоминания // «Новый мир». №4. С. 141–144.
Опубликовано: Профессиональная психотерапевтическая газета. 2010. №8. С. 2–3.