Бурно М. Е. Клиническая одухотворенная психотерапия и феноменологическая психиатрия — светлые грани созвучия

Как клинический психотерапевт, работающий сейчас, прежде всего, приемами терапии духовной культурой, я, понятно, неравнодушен к феноменологической психиатрии, которая сама по себе, вся насквозь, есть незаметная внешне, но внутренне одухотворенная психотерапия (Бинсвангер, Ясперс, Курт Шнайдер, Бруханский, Босс, Минковский). Феноменологической психиатрии близка по своей психотерапевтической сути экзистенциально-гуманистическая психотерапия (Маслоу, Роджерс, Франкл, Мэй, Бьюдженталь). Вообще говоря, слова «феноменологический» и «экзистенциальный» в психиатрической и психотерапевтической литературе нередко синонимы. Конечно, экзистенциалист Хайдеггер подчеркивает, что экзистенция (существование) есть «бытие в мире», «озабоченность вещами и забота о близком сущем», «совместное бытие с встречающими его людьми», а не «самозамкнутая субъективность» (Хайдеггер, Босс, 1994: 112). Но, с точки зрения клинико-психотерапевтической, естественнонаучной, по-моему, и хайдеггеровская «экзистенция», и гуссерлевские феноменологические духовные сущности, эйдосы, «смыслосозидающая интенциональность», «бытие-вместе-с-другими» — есть сложные движения изначальной Духовности в людях в виде, например, таких экзистенциалов, как Совесть, Добро, Смысл, Душевная чистота (в том числе и в непосредственных человеческих отношениях). Ведь и цель разнообразных подходов экзистенциально-гуманистической психотерапии — целебное способствование развитию самого человеческого в человеке. И это «самое человеческое» здесь также понимается не естественнонаучно (клинически), не как духовный свет, нематериальное свечение природной, телесной материальности человека, а как сияние великой изначальной Духовности, Красоты, Истины. Как клиницист-реалист, практик, конечно, многое здесь упрощаю, но это мой земной мир, в другом мне труднее дышать.

Итак, в чем же, по-моему, при всем утонченно-запутанном (для меня), сложно-кружевном многообразии в этой волшебно-духовной области терапии духовной культурой, основные, внутренне связанные между собою, отличия одухотворенной клинической психотерапии от экзистенциально-гуманистической, феноменологической психотерапии, — отличия, которые, думается, есть диалектически одновременно и светлые созвучия[1]?

1. Для самого одухотворенного клинициста-материалиста человеческое тело есть все же природно-материальный источник духа. Так он чувствует своею природой, и в этом убежден. Убежден, в отличие от, например, глубоко религиозных врачей (таких, как хирург Войно-Ясенецкий или психиатр Мелехов), для которых, при всей их глубокой заинтересованности клинической картиной, тело есть все же прекрасный приемник Духа, нередко подвластный врачебной починке. И философскую основу классической клинической одухотворенной психиатрии-психотерапии Крепелина, Корсакова, Э. Блейлера, Э. Кречмера, Ганнушкина, Консторума все-таки составляет естественнонаучное диалектико-материалистическое мироощущение. Духовный клиницист-материалист, для которого подлинная реальность — не предопределяющий дорогу каждого из нас Дух, а стихийно саморазвивающаяся Природа-материя, гиппократовски присматривается к сложной природной самозащите (душевной тоже), стараясь лечебными приемами (в том числе одухотворенно-психотерапевтическим воздействием) естественно оживлять и, по возможности, поправлять целительную работу всегда стихийной Природы.

Для экзистенциально-гуманистического, феноменологического психотерапевта то, что принято называть Духом, — телом не источается и, стало быть, существует в той или иной мере самостоятельно, не подчиняется общеклиническим закономерностям (например, изученным уже способам защитно-приспособительного организмического реагирования). Биология, физиология здесь отделены бездонной пропастью от движений Духа, а Дух движется по своим сложно-извилистым дорогам, тропинкам, сказочным пещерам, высвечивая различные феноменологические, экзистенциально-гуманистические исследовательские подходы к нему. Разнообразные эти подходы в случаях целебного воздействия отвечают, прежде всего, разнообразным созвучным одухотворенно-аутистическим переживаниям пациентов, которыми являются, в широком смысле, для самих себя и сами психотерапевты, психиатры, философы. Роднит их, однако, сравнительное безразличие или даже неприязнь к естественнонаучным психотерапевтическим разъяснениям о психопатологических симптомах, синдромах и характерах людей.

Вот, по-моему, первое, основное, мироощущенческое отличие одухотворенной клинической психотерапии от феноменологически-экзистенциальной, но оно же, это отличие, есть и созвучие — созвучие в духовности. Оба подхода направляют психотерапевта и пациента к духовным переживаниям. Речь идет о пациентах с душевно-духовным неуютом, чувством неполноценности, с тягостными раздумьями о бессмысленности своего существования, о добре, зле, совести, смерти, ответственности, беспомощности и заботе. Помощь оказывается в том и другом случае, прежде всего, также духовными способами, одухотворенно-психотерапевтическим переживанием психотерапевта. Его «трепетным» отношением к «предмету постижения», его «чистой душой» (Савенко, 1992: 125), неповторимой духовной индивидуальностью, духовной культурой, искренним теплым вниманием ко всякому благородно-творческому движению души пациента. Кто-то станет смеяться над раздумьями о лечебных свойствах духовной чистоты психотерапевта, как и над целебно очищающим человека действием личности священника, святого или даже самого Христа. Но многие, испытавшие это воздействие, согласятся с тем, что лечение одухотворенно-внимательной доброжелательной заботой, чистотой есть еще не исследованное поле психотерапии.

Недавно, кстати, одна духовно сложная пациентка, побывавшая в не-психотерапевтическом стационаре, поведала: «Они там лечат экзистенциальные переживания электрошоком, чтобы их не было». При этом, конечно же, одухотворенный клиницист, трезво исходя из клиники, не станет пытаться пробудить духовность, экзистенциальные переживания, например, в руинах алкогольной деградации или старческого слабоумия, поскольку здесь истинно духовных переживаний, с точки зрения клинициста, не существует. Но одухотворенно-клиническое мышление, как и феноменологическое (естественное, интуитивное), — в известной мере тоже естественное, естественнонаучное, следующее Природе.

2. Одухотворенный клиницист описывает состояние пациента, психотерапевтический процесс живыми, «писательскими» словами, в которых, однако, откровенно звучит его клиническое размышление, клиническое переживание (вспомним, к примеру, клиническую прозу Корсакова, Э. Кречмера, Ганнушкина, Консторума). Феноменолог, экзистенциалист в своем духовном постижении-описании пациента стараются отбросить все концепции, психологические толкования, осмысливания, пристрастия, дабы прийти к «непредвзятому непосредственному пониманию психического таким, каково оно есть» (Ясперс, 1994: 45). В этом различие. А созвучие — в художественно изображаемом психотерапевтическом сопереживании с пациентом. «Тот, кто переживает, — пишет Ясперс, — скорее всего и находит подходящее описание. А психиатр, занятый только наблюдением, напрасно бы стремился сформулировать то, что больной человек может рассказать о своих переживаниях» (там же: 44). Это точно так и для одухотворенного клинициста, ибо он тоже работает личностно, не только мыслью, но всей душой, тоже стараясь «вчувствоваться», эмпатически. И сопереживание экзистенциально-гуманистического, феноменологического психотерапевта также не может не быть личностным, творческим. А значит, особенность души, духа того, кто пишет, — окутывает, пронизывает и здесь историю болезни, участвует в создании живого, нетерминологического образа пациента, по поводу которого специалисты смогут размышлять, спорить и через тысячу лет, когда уже термины переменятся. Поэтому язык историй болезней, например, пациентов и Ясперса, и Э. Кречмера дышит слиянием высокой интуитивности-художественности с научной точностью, хотя в первом случае видится углубленно-аутистическая, как бы суховато-прозрачная, утонченно-нежная структура этого слияния, а во втором — реалистически-земная, изобразительно-живая, строгая в своей сочности. Видимо, трудно убежать в творчестве от душевного своего склада даже феноменологическому творческому психиатру[2].

3. Клиническая психотерапия — единая пашня, которую возделывают клиницисты, дополняя, поправляя друг друга. Как Консторум развивает Э. Кречмера, так будущие клинические психотерапевты «перелопатят» сегодняшнюю классику. Но лики классиков, несомненно, останутся в этом едином клиническом поле совместной духовной работы.

Экзистенциально-гуманистические, феноменологические направления (их так много сейчас) не составляют в этом смысле единого поля, не поправляют, не добавляют, в сущности, не развивают одно другое. Каждый автор работает здесь, в основном, сам по себе и мало опирается на предшественников. В 1952 году пожилой Хайдеггер, которого Ясперс, как утверждает В. В. Бибихин (Хайдеггер, Ясперс, 1994: 101), мало читал и не понимал, пишет еще более пожилому Ясперсу (после их многолетней, хотя и трудной, с перерывами, дружбы): «Я тщательно изучу Ваши сочинения; правда, с годами я становлюсь все более экономным и медлительным читателем» (там же: 104). Так и экзистенциально-гуманистические, феноменологические психотерапевты могут, в лучшем случае, оказывать влияние друг на друга, подобно тому, как это происходит среди художников.

Созвучие же опять в личностности, одухотворенности подходов. Судьба открытия и здесь, и там все же решается не знакомством с литературой вопроса, не количеством наблюдений и статистической обработкой, а силой личностного, неповторимого взгляда на мир, силой уникального творческого переживания. Вольфганг Кречмер рассказывал мне, что и его великий отец (клиницист Э. Кречмер) не жаловал вниманием, тщательным изучением, цитированием многих других авторов, трудившихся в этой же области. Старые букинистические книги феноменологов и клиницистов (психиатров, психотерапевтов) стоят сегодня дорого именно потому, что в них живут неувядающие, неустаревающие души авторов.

4. Чаще одухотворенный клиницист-материалист есть атеист, в отличие от экзистенциально-феноменологических психиатров, психотерапевтов. Франкл в своем докладе «Экзистенциальная динамика и невротический эскапизм» (1962) рассказывает, что Хайдеггер, посетив его дом, в знак глубокого согласия с убежденностью хозяина в бессмертии живущего со смыслом, живущего творческим переживанием, даже с осмысленным страданием в душе, написал в альбоме для гостей: «Что минуло — ушло навсегда; но прошлое — вернется» (Frankl, 1967: 33).

Тютчев в последние годы жизни в стихотворении «Чему бы жизнь нас ни учила...» (1870) написал, в сущности, об этом же:

 

«...Не все, что здесь цвело, увянет,

Не все, что было здесь, пройдет!»

 

Грань созвучия видится мне в том, что и для одухотворенного клинициста все творческое, даже глубокое неповторимое страдание, — само по себе есть прекрасное и, как хочется чувствовать и думать, вечное в сравнении с тихой безликостью. Религиозный человек, светло чувствуя себя собою в страдании, скажет, что в это время ощущает в себе искру Божию, поскольку лишь Бог личен, лишь Он — подлинный Творец, рассыпающий вокруг Себя искры Своей Творческой Личности. Для Франкла божественное в душе есть Логос, Смысл, для Маслоу — Самоактуализация, для Роджерса — Личностный рост. Для одухотворенного клинициста это светлое переживание есть целебное творческое вдохновение, которым светится тело, природа. Ведь вообще всякое человеческое и просто природное движение каким-то образом изменяет что-то, кого-то рядом с собою, участвует таким образом в судьбах будущих людей, животных, растений в их сложном жизненном взаимодействии. Когда же это движение есть творческое, нравственное, оно производит какие-то изменения в жизни во имя Добра. Эти творческие движения в истории Человечества есть не только подобные поэмам Гомера, музыке Чайковского, размышлениям Ясперса, то есть не только то, что и среди материалистов принято называть бессмертным. Но это, например, и неповторимо-безымянная любовь крепостной девушки, не увековеченной Тропининым, и никому сегодня не известный трогательный рассказ школьника давних времен о своей кошке, написанный на тетрадном листке и сгоревший в русской печи. Все это тоже не могло не повлиять как-то по-своему, через поколения, на становление Добра в людях. Все это безымянное так же бессмертно для одухотворенного клинициста, способного довольствоваться и таким небольшим, теплым бессмертием.

Итак, существо разнообразных созвучий между одухотворенной клинической психотерапией и феноменологической психиатрией, экзистенциально-гуманистической психотерапией в том, что оба подхода личностно одухотворены, обращены к духовным ценностям психотерапевта и пациента, к самому человеческому в человеке. Как практически происходит эта психотерапевтическая работа — экзистенциально-гуманистически, феноменологически или клинически (исходя из клинической картины, дифференциальной диагностики, с лечебно-дружеским преподаванием элементов клинической психиатрии и психотерапии) — это уже другой вопрос. Во всяком случае, это и там, и там — не техники, не тренинг, это — целебная жизнь души, духа. Так же, как два одухотворенных человека с противоположными (казалось бы, несовместимыми) характерами обычно, именно по причине своей одухотворенности, прекрасно друг друга понимают и друг к другу тянутся — среди разных характерами враждующих между собою посредственностей, — так и оба психотерапевтических подхода, о которых здесь говорю, составляя вместе единую Терапию духовной культурой, есть братья по духу.

Пациенту необходима такая психотерапия, какая ему необходима по природе его. Для одного целебно чувство, ощущение в себе изначального Теплого, доброго Света, Смысла; для другого, по природе его, такое чувство, ощущение изначальности, самостоятельности духа невозможно. Он более тянется к земному теплу, характерологическому познанию себя и других — для дружеского общения с людьми и поиска своей жизненной дороги-тропы, своего, свойственного его природе, смысла. Стало быть, необходимо и то, и другое.

Что еще, кроме Терапии духовной культурой в этом смысле, по-разному помогающей целебно-творчески сблизиться с собою и — через себя, духовно обогащенного, — с подходящими тебе людьми, может смягчить сегодня нарастающую у нас и наших пациентов боль одиночества среди людей, чувство своей безнадежной заброшенности в своем городе, в своей стране, во Вселенной?!

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Савенко, Ю. С. (1992) Феноменология как преодоление дилеммы «сциентизм — антисциенцизм» (значение и судьба феноменологии в психиатрии) // Пути обновления психиатрии: Материалы IV съезда НПА. М.: Литература и политика. С. 122–129.

Хайдеггер, М., Босс, М. (1994) Из бесед / Предисловие и перевод В. В. Бибихина // Логос. № 5. С. 108–113.

Хайдеггер, М., Ясперс, К. (1994) Из переписки / Предисловие и перевод В. В. Бибихина // Логос. № 5. С. 101–107.

Ясперс, К. (1994) Общая психопатология. Фрагменты // Логос. № 5. С. 42–86.

Ясперс, К. (1996) Собр. соч. по психопатологии: В 2-х т. / Пер. с нем. М.: ИЦ Академия; СПб.: Белый Кролик.

Frankl, V. E. (1967) Psychotherapy and Existentialism: Selected Papers on Logo-therapy. N.-Y.: Washington Square Press.

---