Луков Вл. А. Литература Франции и России: характерология культурных тезаурусов
При всем многообразии французской литературы в ней как тенденции проступают некие общие черты. Они становятся более очевидными в сравнении французской литературы с русской. Эти литературы возникли почти одновременно, но различия в истории стран, специфике языков, наконец, характере, психологии французов и русских определили совершенно разные акценты, своеобразие обеих литератур.
Русская литература обладает устойчивой к различным переменам спецификой, выделяющей ее среди других литератур мира. Большую роль здесь сыграли социальные и исторические причины. Изначально русская литература возникала с ориентацией на очень узкий круг грамотных людей, оставляя фольклору удовлетворение потребностей огромного населения Руси, России, не допущенного к грамоте. Основной слой грамотных людей — деятели церкви и государства, поэтому русской литературе на протяжении многих веков свойственна духовность и государственность. «Духовность» (как эзотерическое знание, только для посвященных), столь свойственная восточным литературам, в ходе усиления светского начала в русской культуре преобразовалась в «душевность». Отсюда — особая задушевность произведений русской классики, заставившая иностранцев говорить о «загадочной русской душе».
Напротив, французская литература очень изменчива и более разнообразна. С XII века, когда появилось куртуазное требование образованности рыцарей, и все последующие столетия повышался уровень грамотности разных слоев населения, а значит, расширялся доступ к книгам. Значение фольклора уменьшалось, светский характер литературы возрастал. Одно из следствий этих процессов — замена этических основ религиозной литературы эстетическими критериями литературы светской.
Если в литературе Франции на протяжении многих веков первенствовало эстетическое начало, то в русской литературе — этическое начало. Правильнее даже говорить о нравственном стержне, а не об этическом, которое исходит от ума (требует точных формулировок), в то время как нравственность идет от души, сердца, не от идеи должного, а от образа должной жизни.
Точно так же содержательная сторона произведения была важнее формы. Пушкин уравновесил нравственное и эстетическое, содержание и форму. Но у Л. Толстого и Достоевского снова ощутим исконный приоритет нравственного начала, содержательной стороны. Одна из причин этого кроется в борьбе крупнейших русских писателей с теорией «искусства для искусства», которая не случайно в русской культуре представлена значительно слабее, чем во французской.
Для Франции в XIX веке характерно быстрое развитие форм массовой, развлекательной культуры, развиваются жанры приключенческого «бульварного» романа, мелодрамы, детектива и др., ориентированные на привлечение внимания весьма широкого круга читателей. В русской же литературе используются лишь некоторые элементы этих жанров (например, детективные эпизоды в «Преступлении и наказании» Достоевского), и классических образцов такого рода литературы практически не возникает.
Принципиальное изменение ситуации могло бы произойти в советский период, когда в результате всенародной ликвидации безграмотности огромные массы населения получили доступ к книгам. Но здесь советские установки на воспитание нового человека, овладевшего всеми богатствами культуры, человека высоких моральных принципов (нередко наивно-прямолинейные, но порожденные многовековой русской культурной традицией) сыграли решающую роль: литература сохранила свою нравственную ориентацию, даже при тех искажениях, которые возникли из-за вульгарно-социологического понимания действительности, утвердившегося на официальном уровне. Очевидно, и формализм некоторых явлений русского искусства начала ХХ века и советского искусства 1920-х годов, оказавший огромное влияние на западную культуру, у нас оказался недолговечным не только из-за сталинских установок в области культуры, но и из-за того, что они несоприродны многовековой русской традиции.
Напротив, во французской литературе ХХ века формальные эксперименты заняли видное место, что во многом вытекает из тоже многовековой эстетической ориентации, требовавшей обновления художественных форм.
Уже в первых произведениях древнерусской литературы возник «монументальный историзм», где историзм выступает не в форме принципа, открытого романтиками, а в смысле связи любого частного события, отдельной судьбы человека с судьбой общества, государства. Это качество прошло через все века развития русской литературы. Ей в той или иной степени чуждо восхищение индивидуалистом и близко стремление человека ощутить свою связь с другими людьми. Нередко это качество связывают с традициями жизни в крестьянской общине, сохранявшимися даже в светском обществе. Карьера, личный успех, обогащение, благополучие и даже личное счастье относятся не к ценностям, а скорее к минус-ценностям русской литературы.
Во Франции историзм обрел совершенно другие параметры. Индивидуализм был закреплен в сознании французов грандиозным жизненным успехом Наполеона. Проблемы молодого героя, возникающие при делании карьеры и отстаивании личного счастья, пронизывают романы Бальзака и Стендаля, Дюма и Флобера, Мопассана и Золя. История обычно трактуется в связи с этими индивидуальными потребностями людей. Даже создание будущей истории в романах Жюля Верна построено на том же принципе. Индивидуализм становится основным объектом исследования, в том числе и с позиций критицизма. Отсюда точность и всё большая углубленность психологического анализа во французской литературе. Психологизм в ней более рационалистичен, более беспощаден, касается не только положительных, но и отрицательных героев, что не слишком характерно для русской литературы: достаточно сравнить бальзаковского Гобсека и гоголевского Плюшкина, описание провинциальных нравов у Флобера и Салтыкова-Щедрина.
Эстетический принцип придал произведениям французской литературы стремление к завершенности. Французская поэзия имеет тягу к жестким формам (сонет, ода, героическая поэма). Завершенность царит и в драматургии (трагедия, комедия), становится обязательным требованием в мелодраме, «хорошо сделанной пьесе». Напротив, для произведений русской литературы композиционная завершенность не очень характерна: писатели предпочитают открытые финалы («Горе от ума» Грибоедова, «Евгений Онегин» и «Пиковая дама» Пушкина, «Ревизор» и «Мертвые души» Гоголя, «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы» Достоевского, пьесы Чехова и Горького, «Тихий Дон» Шолохова и т. д.). Там же, где повествование доведено до логического конца, нередко писатель продолжает свои размышления (финалы «Войны и мира» и «Анны Карениной» Л. Толстого). Не случайно во французской литературе утвердился жанр новеллы (произведения с замкнутой композицией), а в русской литературе из малых повествовательных форм предпочтение отдано рассказу (произведению с открытым финалом).
Русская литература рассчитана на более медленное чтение, чем французская. Это связано с языковыми особенностями: русские слова длиннее французских. Русский язык синтетический, и отдельное слово, где корень предстает в окружении приставок, суффиксов, окончаний или в сочетании с другим корнем, требует большего внимания, чем в аналитических языках. Само написание букв на кириллице длиннее, сложнее для распознавания (особенно если пишут от руки), чем на латинице. Замедление чтения связано и с большим количеством пунктуационных знаков, которые нередко ставятся в русском языке там, где они не требуются во французском. Такое замедление требует от писателей большей насыщенности каждой фразы мыслью, плавности, неторопливости стиля, отсутствия резких скачков в повествовании и острых эмоциональных всплесков при описании чувств героев. Это одна из причин особого внимания к описанию русской природы, неброской, равнинной, пробуждающей философские размышления над смыслом жизни и бытия. Фраза на французском языке, подчиняясь эстетическому принципу, сближается с отточенным афоризмом. Даже если это огромные фразы Пруста, они выступают как самостоятельные законченные произведения, своего рода «монады», из которых, как из элементов, выстаивается текст. Многие эксперименты авангардистов (отказ от знаков препинания, автоматическое письмо и т. д.) объясняются стремлением преодолеть эту правильность и афористичность. В целом для русской литературы характерно общее представление о тексте, в то время как французам важна каждая фраза. Характерный пример: Гюго вспоминал, что после первых представлений «Эрнани» в Комеди Франсез не осталось ни одной не освистанной строки его драмы. Значит, зрители в 1830 году воспринимали текст «пофразно», не слишком обращая внимания на целое.
Существительные, прилагательные, наречия обладают в русском языке невиданным богатством и разнообразием оттенков. Напротив, система времен глагола намного беднее, чем во французском языке. Отсюда такая особенность русской литературы, как тяготение к созданию статичных картин, грандиозных панорам, многофигурных композиций и относительное безразличие к действию, его быстрой смене, в то время как произведения французских писателей чаще насыщены действием, событиями, переменами. Время предстает в русской литературе, как правило, в простых и крупных формах прошедшего, настоящего и будущего в духе образного «монументального историзма».
Менталитет французов, как и литературный французский язык, сложился в XVII веке, в эпоху Рационализма. Русское восприятие французов в этом смысле не совпадает с действительным положением вещей. Символом француза для нас стали д’Артаньян и три мушкетера в описании А. Дюма-отца, человека бешеного темперамента (возможно, унаследованного от своих чернокожих предков), — герои мало размышляющие, живущие сегодняшним днем, яркие, влюбчивые, готовые в любую минуту ввязаться в драку, схватиться за оружие, проявляющие изысканную деликатность по отношению к женщинам, но не испытывающие больших переживаний от их потери. Между тем, современные французы восприняли от эпохи Декарта интеллектуализм и рациональность, им присуща выработанная культурным развитием особая изысканность, но в то же время и расчетливость. Французам присуще то, что в XVII веке определялось словом dignité — «сан, звание» и вместе с тем «достоинство» — аристократическая повышенная самооценка, не допускающая недостойного поведения. Чувство собственного достоинства выливается и в непокорность, требовательность к другим, доходящую до откровенного, прямого вызова. Францию не случайно потрясали грандиозные революции, одна из причин которых кроется в этой непокорности обстоятельствам, несогласии с приниженностью, нежелании подчиняться властям. «Французы терзают свои политические институты подобно безжалостному ребенку, мучающему животных», — пишет в книге «Французы. Размышления о судьбе народа» («Les Français. Réflexions sur le destin d’un people», 2000) президент Франции в 1974–1981 годах Валери Жискар д’Эстен (Giscard d’Estaing) (Жискар д’Эстен, 2004: 195). Он отмечает также невнимание французов к компетентности и профессионализму: «В этом одно из объяснений того, почему наши достижения сильно отличаются от достижений американского общества, для которого поиск компетентных людей является одной из первоочередных задач» (там же: 212).
Между прочим, две последние черты сближают французов с русскими. Вообще близость этих разных народов оказывается весьма значительной.
Различия и сходства французов и русских отразились во взаимоотражении литератур этих народов. Некоторые великие французские писатели не нашли достаточного отклика в русской культуре. Так, очень слабо освоено творчество Расина, которому французы отдают одно из первых мест в мировой литературе. Не слишком долго определяющее влияние на становление новой русской литературы оказывал Вольтер. Малоизвестным остался Шатобриан, столь высоко чтимый французами. Очень поздно, всего несколько лет назад вошел в русскую культуру Пруст.
В то же время глубоко укоренились в русской культуре, стали фактически «русскими» французами Мольер и Руссо, Бальзак и Мериме, Дюма и Жорж Санд, Мопассан и Золя. Даже некоторые элитарные писатели, близкие к эстетизму, не относыщиеся к создателям чтения для широких масс народа, обрели свой русский статус: «русский Бодлер» (Луков, Трыков, 2010), «русский Пруст» (Ощепков, Луков, 2006a, 2006b).
И французы, и русские высоко чтят Гюго, но по-разному: французы на первое место ставят Гюго-поэта, затем Гюго-драматурга, лишь затем Гюго-романтиста. В России же, напротив, Гюго — прежде всего романист, автор «Собора Парижской Богоматери» и «Отверженных», лишь затем драматург, наименьшее внимание вызывает его поэзия. Есть писатели, которые при жизни были больше известны и почитаемы в России, чем во Франции, например, Золя и Роллан. Здесь сказываются различия в русском и французском культурных тезаурусах.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Жискар д’Эстен, В. (2004) Французы: Размышления о судьбе народа. М.: Ладомир.
Луков, В. А., Трыков, В. П. (2010) «Русский Бодлер»: судьба творческого наследия Шарля Бодлера в России // Вестник Международной академии наук (Русская секция). № 1. С. 48–52.
Ощепков, А. Р., Луков, В. А. (2006a) Русский Пруст // Тезаурусный анализ мировой культуры: Сб. науч. трудов. Вып. 7. М.: Изд-во Моск. гуманит. ун-та. С. 47–62.
Ощепков, А. Р., Луков, В. А. (2006b) Межкультурная рецепция: русский Пруст // Знание. Понимание. Умение. № 3. С. 172–180.