Мартин Хайдеггер: характер и творчество

 

О ХАЙДЕГГЕРЕ (ВВОДНОЕ СЛОВО М. Е. БУРНО)

Хайдеггер — великий немецкий философ. Годы жизни — 1889–1976. Писал он трудно, сам себе противоречил, философы его не понимают, но и восхищаются им. Он ставил больше вопросов, чем давал ответы. Родился в католической семье, но к христианской философии охладел. Написал 100 томов философских сочинений. Студенты повсюду следовали за ним, некоторые из них стали знаменитыми философами. В 1933 году, после прихода нацистов к власти, Хайдеггер вступил в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию (стал приверженцем Гитлера) и в этом же году стал ректором Фрайбургского университета. В 1945 году суд подтвердил сознательную поддержку мыслителем нацистского режима, поэтому его отстранили от преподавания до 1951 года. Позже Хайдеггер считал глупостью, что вступил в эту партию, и, вернувшись в свой родной маленький город, стал отшельником. Он мало с кем общался, но семья у него была. Говорили о его тяжелом характере.

Его философия. Мир есть, и он существует исходно. Это есть Бытие. Есть Сущее — это все то, что существует в Мире. Люди, планеты, цветы, кувшины — это Сущее, которое существует в мире (это не платонические идеи — коммент. М. Е. Бурно). Бытие — свет, без которого не увидишь Сущее. Ничто — когда ничего нет — это несуществование мира. Когда мы уйдем из мира, мы — Ничто. Между Бытием и Ничто появляется Сущее. Человек забрасывается в мир Сущего и становится брошенным в беспомощности, обреченным на смерть и страдание, приходит в ужас от брошенности, становится ничтожеством, и умирает, превращаясь в Ничто.

Хайдеггера считают экзистенциалистом, потому что он опирается на факт исходного существования, но сам он не считал себя экзистенциалистом, говорил, что это бессмыслица. Он был учеником Гуссерля. Гуссерлевская феноменология — нет ничего, кроме переживаний (это подлинное!), — отсюда экзистенциальная философия и психология. Философия Хайдеггера в том, что человек есть брошенное заброшенное Присутствие в жизни, повседневности. Присутствие сформировано культурой, от которой зависит. Индивидуальная культура — это его мир. Восток (знание изнутри), Америка (наука), Африка (знания от духов) — это большие миры, которые распадаются на малые (мир эстрады, преступный мир). Присутствие ответственно за смерть и за жизнь. Эта ответственность есть забота о своем индивидуальном мире в противовес технике. Мы часть цельного бытия — индивидуальное Сущее, — и мы должны заботиться о том, что в нас. Через технические очки не даем разглядеть Бытия. Присутствие видит мир заботливо, а не технически. О картине Ван Гога «Пара башмаков» — мы видим не размер, не материал, видим индивидуальный мир человека, который носит башмаки, в них его душа. Смысл башмаков в том, что это часть чьего-то мира, а технический подход запирает нас в материал.

Слова Хайдеггера «Я немец, а вы нет, поэтому вы для меня угроза» — это угроза индивидуальному миру (в отличие от фашистов, которые имели в виду физическое уничтожение), здесь имеется в виду Присутствие его как немца.

Хайдеггер ввел такие понятия как «присутствие», «покинутость», «брошенность», «ужас» — он ввел человеческое. О Боге говорить отказывался. О науке говорил, что она ничего не может дать, что науку и мысль разделяет пропасть, что без мысли наука бессильна. «Мы еще не мыслим по-настоящему» — говорил он (может настоящее мышление для него связано с полифоническими мыслями-эмблемами? — прим. О. А. Усовой).

Про свою философию Хайдеггер говорил, что ее не существует, что он пытается понять, а не предлагать свое. Одни считают его мистиком, метатеологом. Другие говорят, что он перевернул всю 2000-летнюю философию, предложил новый способ «быть».

В 1949 году был написан философский очерк «Проселок» — «одухотворенно-густо написанный» (М. Е. Бурно).

 

М. ХАЙДЕГГЕР. «ПРОСЕЛОК»

Он от ворот дворцового парка ведет в Энрид. Старые липы смотрят вослед ему через стены парка, будь то в пасхальные дни, когда дорога светлой нитью бежит мимо покрывающихся свежей зеленью нив и пробуждающихся лугов, будь то ближе к Рождеству, когда в метель она пропадает из виду за первым же холмом. От распятия, стоящего в поле, она сворачивает к лесу. Близ опушки она привечает высокий дуб, под которым стоит грубо сколоченная скамья.

Бывало, на этой скамье лежало сочинение того или иного великого мыслителя, которого пытался разгадать неловкий юный ум. Когда загадки теснили друг друга и не было выхода из тупика, тогда на подмогу приходил идущий полем проселок. Ибо он безмолвно направляет стопы идущего извилистой тропой через всю ширь небогатого края.

И до сих пор мысль, обращаясь к прежним сочинениям или предаваясь собственным опытам, случается, вернется на те пути, которые проселок пролагает через луга и поля. Проселок столь же близок шагам мыслящего, что и шагам поселянина, ранним утром идущего на покос.

С годами дуб, стоящий у дороги, все чаще уводит к воспоминаниям детских игр и первых попыток выбора. Порой в глубине леса под ударами топора падал дуб, и тогда отец, не мешкая, пускался в путь напрямик через чащобу и через залитые солнцем поляны, чтобы заполучить для своей мастерской причитающийся ему штер древесины. Тут он, не торопясь, возился в перерывах, какие оставляла ему служба при башенных часах и колоколах — и у тех, и у других свое особое отношение к времени, к временному.

Мы же, мальчишки, мастерили из дубовой коры кораблики и, снабдив гребными банками и рулем, пускали их в ручье Меттенбахе, или в бассейне у школы. Эти дальние плавания еще без труда приводили к цели, а вскоре оканчивались на своем берегу. Грезы странствий еще скрывались в том едва ли замечавшемся сиянии, какое покрывало тогда все окружающее. Глаза и руки матери были всему границей и пределом. Словно хранила и ограждала все бытие и пребывание ее безмолвная забота. И путешествиям-забавам еще ничего не было ведомо о тех странствиях и блужданиях, когда человек оставляет в недосягаемой дали позади себя любые берега. Меж тем твердость и запах дуба начинали внятнее твердить о медлительности и постепенности, с которой растет дерево. Сам же дуб говорил о том, что единственно на таком росте зиждется все долговечное и плодотворное, о том, что расти означает — раскрываться навстречу широте небес, а вместе корениться в непроглядной темени земли; он говорил о том, что самородно-подлинное родится лишь тогда, когда человек одинаково и по-настоящему готов исполнять веления превышних небес, и хоронится под защитой несущей его на себе земли.

И дуб продолжает по-прежнему говорить это проселку, который, не ведая сомнений в своем пути, проходит мимо него. Все, что обитает вокруг проселка, он собирает в свои закрома, уделяя всякому идущему положенное ему. Те же пахотные поля и луга по пологим скатам холмов во всякое время года сопровождают проселок на его пути, приближаясь и удаляясь. Все одно: погружаются ли в сумерки вечера альпийские вершины высоко над лесами, поднимается ли в небеса, навстречу летнему утру, жаворонок там, где проселок пролег грядою холмов, дует ли со стороны родной деревни матери порывистый восточный ветер, тащит ли на плечах дровосек, возвращаясь к ночи домой, вязанку хвороста для домашнего очага, медленно ли бредет, переваливаясь, подвода, груженная снопами, собирают ли дети первые колокольчики на меже луга или же туманы целые дни тяжкими клубами перекатываются под нивами — всегда, везде, и отовсюду в воздухе над дорогой слышится зов — утешение и увещание, в котором звучит все то же самое.

Простота несложного сберегает внутри себя в ее истине загадку всего великого и непреходящего. Незваная, простота вдруг входит в людей и, однако, нуждается в том, чтобы вызревать и цвести долго. В неприметности постоянно одного и того же простота таит свое благословение. А широта всего, что выросло и вызрело в своем пребывании возле дороги, подает мир. В немотствовании ее речей, как говорит Эккехардт, старинный мастер в чтении и жизни. Бог впервые становится Богом.

Однако зов проселка, утешающий и увещевающий, слышится лишь до тех пор, пока живы люди, которые родились и дышали его воздухом, которые могут слышать его. Эти люди покорны своему истоку, но они не рабы махинаций. Если человек не подчинился ладу зова, исходящего от дороги, он напрасно тщится наладить порядок на земном шаре, планомерно рассчитывая его. Велика опасность, что в наши дни люди глухи к речам проселка. Шум и грохот аппаратов полонили их слух, и они едва ли не признают его гласом божиим. Так человек рассеивается и лишается путей. Когда человек рассеивается, односложность простоты начинает казаться ему однообразной. Однообразие утомляет. Недовольным всюду мерещится отсутствие разнообразия. Простота упорхнула. Ее сокровенная сила иссякла.

Вероятно, быстро уменьшается число тех, кому еще доступна простота — благоприобретенное достояние. Однако те немногие — они останутся; и так везде. Питаясь кроткой мощью проселочной дороги, они будут долговечнее, чем гигантские силы атомной энергии, искусно рассчитанные человеком и обратившиеся в узы, что сковали его же собственную деятельность.

Настоятельный зов проселка пробуждает в людях вольнолюбие — оно чтит просторы и от печали в удобном месте не преминет перешагнуть к светлой радости, что превышает все. Она же отвратит их от той неладности, когда работают, лишь бы работать, потворствуя ненужному и ничтожному.

Светлая радость ведения цветет в воздухе проселка, меняющемся вместе с временами года, радость ведения, на первый взгляд нередко кажущаяся мрачноватой. Это светлое ведение требует особой струнки. Кому она не дана, тому она навеки чужда. Кому она дана, у тех она от проселка. На пути, каким бежит проселок, встречаются зимняя буря и день урожая, соседствуют будоражащее пробуждение весны и невозмутимое умирание осени и видны друг другу игры детства и умудренная старость. Однако в едином слитном созвучии, эхо которого проселок неслышно и немо разносит повсюду, куда только заходит его тропа, все приобщается к радости.

Радость ведения — врата, ведущие к вечному. Их створ укреплен на петлях, некогда выкованных из загадок здешнего бытия кузнецом-ведуном.

Дойдя до Энрида, проселок поворачивает назад к воротам дворцового сада. Узенькая лента пути, одолев последний холм, полого спускается к самой городской стене. Едва белеет полоска дороги в свете мерцающих звезд. Над дворцом высится башня церкви Св. Мартина. В ночной тьме медленно, как бы запаздывая, раздаются одиннадцать ударов. Старинный колокол, от веревок которого горели когда-то ладони мальчика, вздрагивает под ударами молота, лик которого, угрюмый и потешный, не забудет никто.

С последним ударом колокола еще тише тишина. Она достигает до тех, кто безвременно принесен в жертву в двух мировых войнах. Простое теперь еще проще прежнего. Извечно то же самое настораживает и погружает в покой. Утешительный зов проселочной дороги отчетливо внятен. Говорит ли то душа? Или мир? Или Бог?

И все говорит об отказе, что вводит в одно и то же. Отказ не отнимает. Отказ одаривает. Одаривает неисчерпаемой силой простоты. Проникновенный зов поселяет в длинной цепи истока.

1949

 

ОБСУЖДЕНИЕ

Вопросы к участникам занятия:

1) Какой характер? 2) Почему великий философ? 3) Зачем нам это надо?

Высказывания участников.

О. Н.  Философия как вопрошание. «А мы все ставим каверзный ответ, и не находим нужного вопроса» (В. Высоцкий).

Е. И. Непонятная риторика, слова ради слов, проблема в проблеме, ничего не решается.

Д. Е. Лелеет внутренний страх, пытается отгородиться от мира, и пытается строить свою философию. Почему великий философ — потому что мир проникнут страхом, а Хайдеггер страх обличает в философию, которая импонирует умствующему миру.

К. М. Деперсонализационная, образная, художественная, недосказанная мысль. Нереальность и вместе с этим понятность. Это сказка. Это эмблема. Атомная энергия не даст силы, нужно черпать энергию в природе. Все разлаженно, сказочно, иносказательно, не символами, не напрямую, очеловечивает. Реалистоподобный полифонист с аутистическим радикалом, с деперсонализационным отчуждением. И в партию он вступил деперсонализационно. Против учителя-еврея выступил — безнравственно.

Ему плохо. Его «я не знаю» (о своей философии, о жизни) говорит о том, что он не чувствует (спустя много лет говорит «я не помню, я не сделал философию»). Также и похожие экономисты-аналитики будят более предметных экономистов своими сказочными эмблемами (кожа, способ выделки — это частное, а дух, индивидуальность — это важно). Сказочная многозначность. В размышлениях нет четкости, эзопов язык. Если четко говоришь юридическим языком, то так ты себя не выражаешь, а закапываешь.

О. Н. Очерк очаровал — как поэзия!  Реалистические подробности, сам пейзаж — и символичен и реален. Стихотворение Ч. Милоша (об отказе): «Да будет благословенна жизнь, что не удалась… я воспарю над собой и своим отчаянием…» (обретение в час утраты). Когда в тебе нерешительность, когда изменяют зрение и слух, есть выход — не бояться препятствий и этим обрести себя, чтобы преждевременно не превратиться в небытие. Неоднозначность канвы, но однозначность смысла.

О. А. «Проселок» напоминает Дзен, где тоже присутствуют такие понятия как путь, ведение, простота, поэзия, многозначность, где тоже вопросов больше, чем ответов. Но философия Дзен, пропущенная через полифонический характер, не дает выхода и делает переживания и ситуацию застывшими. Присутствие, брошенность — это экзистенциальные полифонические эмблемы. Бытие оживляет Сущее — так можно чувствовать при деперсонализации.

N. N. Хайдеггер не понимает, что за мир, что с ним и в нем делать — сущность, бытие, ничто, — так он искал точки соприкосновения с действительностью, которую не чувствовал и не знал как назвать. Бросания из стороны в сторону — поиск, чтобы не быть выброшенным. Он не дает совет, рекомендации, выход из проблем, от него веет неопределенностью, он не понимает, что делать и эти переживания он привязывает к местности (к проселку). Картинка рассыпающаяся, неопределенная, обтекающая. Он был бесчувственный, за фашизм не переживал, когда его клеймили — он тоже особо не переживал.

Ю. В. Философия поиска, в поисках себя и ответов на вопросы, плутания, пробирания, путаница, деперсонализационное отчуждение от жизни. Намешано противоположное — хорошее, плохое, нравственное, безнравственное. Бытие не воспринимает непосредственно. Сущее — это предметы, которые мы можем воспринять, если они освещены жизнью. Очерк сказочно-реалистично пронизан мыслью. Проселок — как дорожка света. Мыслить, двигаться, обдумывать, видеть — значит жить.

E. N. Философия в душе — это и есть разлаженность. Он пытается соединить, т. к. знает, что есть Истина, но в итоге из трех сосен получается тысяча сосен.

С. В. Согласен, что разлаженность — это и есть философия. Не стоит в этом разбираться, это "винегрет" полифонических ассоциаций, но если это находит отклик, значит полезно. И великим его считает сообщество аутистических людей.

Н. В. Не было настоящей единой концепции, которая все увязывает. Студенты и ездили за ним, потому что акцент не в том, чтобы найти истину, а чтобы противопоставить свое реальности (он лишен был шор). Человек брошен в мир и ему нужно себя реализовать — это очень близко студентам. Блуждающий смысл мира, поэтому ищет истину.

 

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО М. Е. БУРНО.

Полифонисты разные. Если преобладает психастенический (дефензивный) характерологический радикал, то такие полифонисты (часто неврозоподобные) чаще себе мешают жить, они благородны, болезненно нравственны (больше, чем психастеники (тревожно-сомневающиеся). Их творчество психастеноподобно (Ван Гог — его «Башмаки», «Женщина за шитьем», вообще картины раннего периода), душа болеет с ними. Есть полифонисты агрессивные — часто преобладает эпилептоидный, истерический радикал, — они психопатоподобные, тут бесчувствие, холодность (Хайдеггер, Пикассо), это трудные люди, на которых жалуются, они нецельны и сами не знают, что творят. Тут нет дефензивности, нет душевной боли, нет нравственных переживаний (и у Хайдеггера их нет). В творчестве — эмблема, гиперреалистичность и сказочность. Психопатоподобные полифонисты могут быть полезны человечеству. Главное — они своими «агрессивными», «ворочающимися» характерологическими радикалами превращают творчество в густую, малопонятную, многозначную метафору, которая будоражит мышление. Их творческая сила — не в открытиях в науке и искусстве (это, как правило, дело дефензивных), а в философской мысли, в которой стоят вопросы, которая «будоражит» мышление.

 

Подготовила О. А. Усова