Бурно М. Е. Терапия творческим общением с природой и свой путь к Богу (доклад на Международной научно-богословской конференции "Личность в Церкви и обществе" (Москва, 17-19 сентября 2001 г.)

Терапия творческим общением с природой (ТТОП) — одна из методик терапии творчеством в сложном и, смею думать, по-светски одухотворенном психотерапевтическом методе — терапии творческим самовыражением (ТТС) (Бурно, 1999b; Бурно, 1999a; Бурно, 2000). Метод предназначен для помощи людям с болезненным, часто тревожно-депрессивным или протекающим в границах тревожного здоровья переживанием своей неполноценности. Сущность ТТС, как не раз уже отмечалось, состоит в изучении под руководством психотерапевта индивидуальной природы своего страдания, переживания, в изучении элементов психиатрии вообще, характерологии, естествознания, психотерапии, но без сухой академичности, в разнообразном творческом самовыражении в условиях уютной обстановки. Делается все это для того, чтобы легче было найти свои, свойственные своей природе дороги и способы творческого самовыражения, что становится возможным при сравнении своих душевных особенностей, хронических душевных расстройств с особенностями и расстройствами товарищей по психотерапевтической группе, с особенностями и расстройствами известных людей, оставивших или оставляющих себя нам в творческих произведениях, в своем творческом отношении к природе. Важно учиться у знаменитостей и друг у друга постигать свойственные именно твоей природе способы целительного самовыражения-вдохновения, в котором живут любовь и смысл, а с ними — уверенность в себе, душевная, духовная стойкость.

Не удивительно, что некоторые наши пациенты и здоровые люди например врачи, психологи, педагоги, в психотерапевтической мастерской в процессе ТТС впервые проникаются светлым религиозным чувством. В нашей тревожной, бегущей жизни, перегруженной бесконечно разнообразной, часто “ширпотребной”, хотя и красочной, информацией, можно легко потеряться, измучиться, постоянно искренне принимая второстепенное за главное, бросаясь к бесчисленным журналам, книгам, занятиям, общениям, телевизионным передачам. Всякому тревожному человеку остается лишь не торопясь сосредоточиться в поиске своего, индивидуального, личного. Это свое и есть главнейшее. Оживленная личность — уже творчество, творческое вдохновение. А творческий человек, более или менее предрасположенный своей природой к религиозному чувству, рано или поздно переживает-понимает этот творческий свет-подъем как “ответ человека на творческий акт Бога”, “индивидуально-личный”, освобождающий “выход из себя” (Бердяев, 1990).

Итак, главнейшее для нас — это свой, “индивидуально-личный” творческий свет, это ты сам для другого. То же — и для верующего человека, и для одухотворенного материалиста, не способного своей природой ощутить изначальность Духа, но чувствующего творческий дух как прекрасный свет материи, тела.

ТТС стали интересоваться священники, катехизаторы, православные психотерапевты, поскольку этот метод практически помогает проникнуться религиозным переживанием. Недавно нами получена статья от психотерапевта из Одессы доцента Е. А. Поклитара о семилетнем опыте работы Одесского христианского психогигиенического семинара. Название работы — “Терапия творческим самовыражением как научно-методическая основа христианской психогигиены”. В другой своей, уже опубликованной работе с живыми конкретными наблюдениями Поклитар описывает два типа “религиозного обращения” у занимающихся в группах творческого самовыражения больных туберкулезом: “1) спонтанный духовный переворот и 2) постепенное возрастание религиозности” (Поклитар, 2001: 28).

ТТОП — возможно, самый простой в ТТС способ почувствовать и осознать свою веру, свою способность к религиозному переживанию. Переживается это чаще всего как светлое чувство своей открытости изначальному доброму, справедливому Духу, Который правит миром и знает все о каждом из нас. Священник Георгий Кочетков отмечает, что вера как “духовное явление, свойственное именно человеку... — это прежде всего от-крытость человека, открытость его Духу и Смыслу” (Кочетков, свящ., 1999). Об этом переживании открытости Духу, Смыслу, Любви и говорят в группе творческого самовыражения некоторые наши пациенты и здоровые люди, почувствовав-осознав, например, в лилово-прозрачном цветке иван-чая в букете на столе Божественную, все пронизывающую красоту Творца.

Занятия в наших группах творческого самовыражения проходят обычно в уютной гостиной. Свечи, слайды, тихая музыка, чай... Нами довольно много написано уже об этой камерной обстановке, благоприятной для людей с переживанием своей неполноценности, и о самих занятиях в таких группах (Бурно, 1999b; Бурно, 1999a; Бурно, 2000). ТТОП на этих занятиях комбинируется с другими методиками терапии творчеством: терапией созданием творческих произведений, проникновенно-творческим погружением в прошлое, творческим поиском одухотворенности в повседневном и т. д. Но ТТОП в данном случае преобладает и пронизывает собою все остальное.

Обычно сначала мы рассматриваем слайды с цветами, травами, деревьями, животными, насекомыми, минералами и т.д., запоминаем их названия и немного изучаем, как что живет (целебное изучение элементов естествознания). Затем, из занятия в занятие (может быть всего несколько двухчасовых занятий, а при необходимости — и несколько десятков таких встреч), рассматриваем на столе букеты полевых и садовых цветов, травы, домашние цветы в горшках, а также рыбок в аквариуме, коллекции камней и т. д. Занимающиеся в группе читают и пишут дома о природе, ходят в зоопарк, ботанический сад. Мы знакомимся с тем, как чувствуют и изображают природу художники, писатели, композиторы с разнообразными природными характерами и хроническими душевными расстройствами. Все это “примериваем” на себя в поисках своих творческих дорог, своего творческого вдохновения.

Конечно же, мы советуем читать о природе и работы религиозного содержания — труды Бердяева, Н. Лосского, Флоренского, Стрижева, в том числе и “Наставление православному христианину о свече” (работа вышла в издательстве “Новая книга” в 1996 г.).

Люди с переживанием своей неполноценности приходят к Богу благодаря ТТОП по-разному, сообразно своей природе — аутистической (шизоидной), синтонной (сангвинической, циклоидной), авторитарной (эпилептоидной), психастенической (тревожно-сомневающейся), шизотипической (полифонической), демонстративной (истерической). Классификация характеров дана по моей книге “Сила слабых” (Бурно, 1999a).

Люди аутистической природы нередко даже без всякой помощи извне уже в детстве чувствуют в природе Творца, например, так, как рассказывают об этом священник и ученый Павел Флоренский (1882–1937) и православный германский психиатр Вольфганг Кречмер (1918–1994). Отец Павел Флоренский пишет, как, общаясь с разнообразными животными, растениями, минералами, он чувствовал по временам чудесное знамение:

Сокровенная сущность приподымала завесу своей тайны и бросала оттуда лукавый взгляд... Ничего, ничего; а вдруг — и метнется взгляд, то нежный и глубокий, полный какого-то ожидания от меня, то лукаво-веселый, говорящий, что мы-то с природой знаем, что другие не знают и знать не должны. <…> Молодые животные, некоторые птички, малые ящерицы с прекрасными карими глазами, иногда маленькие зеленые лягушата, ну, и, конечно, многие цветы так общались со мною (Флоренский, свящ., 1992: 88–89).

Вольфганг Кречмер, сын великого Эрнста Кречмера (1888–1964), рассказывал мне, как еще ребенком, с тихим восторгом рассматривая гусеницу, ползущую по каменной стене сада, он чувствовал, что эта красота посылается ему Богом (Бурно, 2000: 669). Вольфганг говорил мне, что аутистическая природа, по его убеждению, в большинстве случаев наиболее приспособлена к тонкому и глубокому восприятию Бога. Я и сам убежден, что особенно сложный, одухотворенный аутист генетически проникнут, благодаря своей особой природе, чувством истинной гармонии-соразмерности, в известной мере математически-геометрически отделенной в его мировосприятии от полнокровия жизни. Это переживание гармонии, по сути дела, и есть переживание изначальной Гармонии, Духа, Истины, Красоты, Творчества. Это творческое (по-своему) переживание Бога. Настоящее переживание в случаях подлинной религиозности, по Бердяеву, — не наивно реалистическое (как это обычно обнаруживается, например, у синтонных верующих), а истинное, подлинно реалистическое, преодолевшее после наивного реализма (классицизма) символизм (романтизм), поскольку Творчество есть эсхатологическое “преображение мира”, “возникновение нового неба и новой земли”. Эта тема звучит в произведениях Гоголя, Льва Толстого, Достоевского, Ницше, Ибсена, символистов (Бердяев, 1990: 200–202]. Для Бердяева “в этом мире совершенство творческого произведения может быть лишь символическим, то есть лишь знаком иного, совершенства в ином мире, в ином плане бытия и сверхбытия” (там же: 200–202).

В характерологически-психотерапевтическом смысле подлинное переживание Бога, т. е. без естественного полнокровия жизни, есть переживание аутистически-символическое (например, Рублев) или аутистически-сновидное (например, Борисов-Мусатов) в противовес теплому или напряженному реализму Поленова и Виктора Васнецова. Отец Павел Флоренский тянулся душой не ко всему в природе, он искал “проработанности форм”, ограниченных “упругими поверхностями, упругими линиями”. Эта “упругая вытянутость” (аутистическая символичность) определяла его “влечения к птицам и животным” (Флоренский, свящ.: 89–90]. Одни аутисты находят эти “упругие линии” Гармонии в “иероглифических” лягушках, ящерицах, змеях, другие — в загадочно-мертвых звездах и скалах. Третьи чувствуют изначальную Гармонию не в геометрии, а в сновидных, туманных пейзажах и т. д. Переживание вечной, волшебно отделенной от природы Гармонии-Красоты, которое есть радостная встреча с Богом, чаще всего свойственно аутистам, творчески общающимся с природой в ТТС. Н. О. Лосский (1870–1965) полагал, что низшие животные и растения, изображенные в известных в свое время альбомах Геккеля (медузы, рыбы, морские звезды, мхи и т.д.), хотя “многие из них изумляют красотою своих форм, узоров и красок”, все же “обладают красотой менее высокого типа” [8, с. 237]. Однако при терапии творческим самовыражением не всегда можно здесь с ним согласиться: для многих православных, одухотворенных аутистов именно низшие животные, в формах которых больше математики и которые поистине символически, божественно красивы, более точно отражают собою Гармонию-Красоту, нежели полнокровно-земные лошади и даже птицы. Для каждого — свое, по природе его.

Типичные примеры разнообразного аутистического изображения природы в живописи и литературе — в произведениях Рериха, Нестерова, Крымова, Павла Кузнецова, Лермонтова, Тютчева, Гессе.

Научившись благодаря ТТС по-своему видеть-чувствовать разнообразные символы в живой природе, многие аутисты обычно легко проникаются вдохновенной убежденностью в том, что эти символы есть “письмена Бога” (Борхес), а пламя свечи на столе в гостиной они начинают чувствовать как “образ огня духовного” (св. прав. Иоанн Кронштадтский). Нередко аутисты приходят к Богу в результате творческого поиска одухотворенности в повседневном, например, казалось бы, в ничем не примечательной травке — в том духе, как это звучит в известном хокку Басе о пастушьей сумке. Способность зорко видеть Божественное, Необычное в обычном, повседневном, по моему мнению, объясняется особенностью многих аутистов воспринимать обычное красотой своей души, ощущая эту красоту как несколько отделенную от себя искру Божью.

Людям синтонной (сангвинической, циклоидной) природы труднее почувствовать изначальность Духа. Они обычно творчески воспринимают-переживают природу в материалистически-полнокровных формах. Если они становятся верующими, то Бог, Христос, святые для них по-поленовски, по-земному теплы, так же как на реалистических картинках в некоторых детских книгах с библейскими рассказами. Здесь красота природы обычно не отделяется своей неземной нотой от самой природы, как это бывает часто у аутистов. Природа Лермонтова и Нестерова только внешне реалистична (как будто без откровенных символов и сновидных образов), но внутренне она напоена изначальностью Духа — в ней много Бога.

Если многие аутисты в процессе ТТС обычно быстро обретают стойкую, глубокую веру, то людьми синтонной природы стойкая вера обретается с большим трудом, чаще — в пожилом, встревоженном предстоящей смертью возрасте. В молодости же их вера чаще нестойкая: то и дело она терпит поражение в сражениях с естественными, земными влечениями и радостями. Самый одухотворенный сангвиник (циклоид) наслаждается мудрой (для него) природой прежде всего чувственно. Природа, в сущности, нередко занимает здесь место Бога — красочно развивающаяся сама по себе, сама из себя, как в гетевском эссе “Природа”.

Типичные примеры синтонного изображения природы в живописи и литературе — в произведениях Федора Васильева, Саврасова, Левитана, Пушкина, Тургенева. Вера приходит здесь к человеку чаще как желание быть защищенным от земных невзгод.

Люди авторитарной (эпилептоидной) природы живут своею характерологической заботой о власти, напряженной приземленностью-агрессивностью и другими сильными влечениями. Если они приходят к своей вере, то чувствуют-принимают, часто преувеличивая, строгость своего Бога. Будучи высоко нравственными, они весьма хозяйски-строги с теми, кто хотя бы немного нарушает религиозную обрядовость, букву веры. Хозяйски-теплы, заботливы они бывают с особенно хрупким, застенчивым в природе (например, с березками). Но хозяйски-безжалостно рубят заурядно крепкий лес.

Типичные примеры авторитарного изображения природы в живописи и литературе — в произведениях Шишкина, Виктора Васнецова, Салтыкова-Щедрина. Мощная, но солидно-торпидная аффективность, в отличие от сангвинически подвижной, способствует здесь формированию стойкой религиозной веры, в которой, однако, проглядывает авторитарность-агрессивность. В творческом общении с природой им помогают почувствовать строгого, справедливого Бога прежде всего такие обычно уважаемые ими мощные живые существа, как дуб, лев, тигр, гладиолус. Вера по-своему может помогать этим людям быть властными с нижестоящими и уважать того, кто сильнее их.

Люди психастенической (тревожно-сомневающейся) природы от своей почти постоянной, порожденной жухлой чувственностью тревоги и рассудочности неспособны отчетливо ощущать себя эмоциональными сами по себе. По отношению к Богу они также обнаруживают лишь импрессионистически-зыбкие впечатления, обрастающие реалистически-трезвым анализом-рассудочностью. В природе они обычно видят-выбирают человечески-земное. Именно земное, нежное, скромное, теплое, а не холодновато-космическое, философически-символическое — в отличие от аутистов или полифонистов. Среди них есть по-своему малонравственные, но и достаточно людей, светящихся одухотворенной добротой, с жалостливостью к слабым и незащищенным, с мучительно-сложными нравственно-этическими переживаниями. Многие психастеники, будучи высоконравственными и ответственными от природы, нуждаются в религии только потому, что боятся смерти, разлуки с близкими. Если они не творят добро людям, то им неуютно, не по себе. Им приходится только выбирать своей совестью, на каких именно добрых делах важнее сосредоточиться. Впрочем, нравственно-этические переживания свойственны и самым безнравственным из них.

Нередко светящиеся одухотворенностью психастеники отличаются той же вялостью аффектов, блеклостью влечений, что и примитивно-бездуховные психастеники. Это не способствует формированию у них веры. Лишь некоторые психастеники (и то к старости) приходят к обычно нестойкой вере. Может быть, о самых добрых из неверующих психастеников священник Александр Ельчанинов писал, что “эти люди, сами того не зная или не умея назвать Бога, прикасаются к Его ризе” (Ельчанинов, свящ., 1992: 45).

Типичные примеры психастенического изображения природы в живописи и литературе — в произведениях Баратынского, Чехова, Моне, Сислея. Вера изредка приходит здесь к человеку от его сильного желания встретиться с близкими, любимыми, ушедшими или от страха собственной смерти.

Люди шизотипической (полифонической) природы обнаруживают в творческом переживании мира полифонию характерологических радикалов. Им свойственно переплетение аутистически-идеалистического начала с холодновато-напряженным, воспаленно-гиперматериалистическим. Это ясно видно в изображениях природы Дюрером, Сезанном, Ван-Гогом, в прозе Кафки, Джойса, в стихотворениях Хлебникова и Мандельштама. Особенно в случаях преобладания в шизотипическом (полифоническом) характере аутистического радикала со стремлением к любви, добру, смыслу религиозная вера может быть глубинно мощной и стойкой, хотя и с некоторыми нелогическими, шизотипическими отщеплениями. Именно здесь в творческом самовыражении (в том числе и в творческом общении с природой) философские переживания-размышления могут быть сложно-противоречивыми, с нотой зловещести (Босх, Дали). Вера тут нередко помогает смягчить страх смерти, но обычно гораздо надежнее и чаще, чем у психастеников. Если психастеник во многих растениях и животных часто видит-чувствует человека (особенно — созвучного ему своей хрупкой тревожностью-беспомощностью), то одухотворенный аутист и полифонист с выраженным аутистическим радикалом видят-чувствуют в природе Бога (“И в небесах я вижу Бога” — Лермонтов).

Люди демонстративной (истерической) природы склонны постоянно жить на сцене, питаясь вниманием, неравнодушием к ним зрителей. Среди них, живущих “ради зрителей”, встречаются и неистовые религиозные фанатики (как и среди истероподобных аутистов), а также люто ненавидящие смерть атеисты, подобные Ивану Бунину. У них во всем для возникновения и выражения своих переживаний, повторяю, ясно видится необходимость подмостков. В чем они чаще действительно сильнее, острее других людей — так это в острой, подробной чувственности бунинских запахов антоновских яблок. Их религиозные переживания могут быть так же остро-чувственными, фанатически-демонстративными — до гвоздных ран Христа и т. д. Через чувственное, пряно-демонстративное отношение к “и цветам, и шмелям, и траве, и колосьям” (Бунин) ярко, но обычно ненадолго приходят к вере и истерические атеисты.

Творчество (в отличие от просто самовыражения) есть всегда созидание, добро, свет. Безнравственные люди к ТТС не тянутся, а если и заходят к нам, то вскоре уходят. ТТС мягко призывает к добру и не несет, не может в себе нести ни малейшей авторитарности. Этот терапевтический метод целебно помогает человеку быть таким творческим, добрым, вдохновенным, каким он может стать, только изучая природу и культуру в себе и вокруг себя. И если человек по природе своей не приходит в наших занятиях ТТС к светлому религиозному мироощущению, если он не открывается, по словам о. Георгия, Духу и Смыслу, если в нем открывается иной, не религиозный, а земной путь вдохновенного добра, то пусть будет так. Б. А. Воскресенский отмечает, что “вряд ли следует считать религиозную веру универсальной и наилучшей формой психотерапии”, “сфера духовного не допускает ни малейшего насилия” [5, с. 14]. В этом отношении мне понятно и созвучно возмущение Ю. И. Полищука безрелигиозной психотерапией, приносящей только вред (Полищук, 1999: 59).

В ТТС может успешно работать лишь психотерапевт с искренним и достаточно глубоким уважением к личности нравственного человека, которому он помогает. Это уважение относится и к любой религии, которую человек исповедует, и к его естественно-научному, материалистическому мироощущению. Когда пациенты и здоровые люди с дефензивностью проникаются в процессе ТТС религиозным христианским переживанием, они нередко начинают чувствовать-осознавать свою дефензивность как гордыню самолюбия и тогда уходят от нас к катехизаторам или священникам. А людям, не предрасположенным к религиозной вере, идущим в своем мироощущении, подобно мне самому, не от Духа, а от природы, я продолжаю помогать клинико-психотерапевтическими и естественно-научными методами, как и себе, изучая природу характеров хронических душевных расстройств для углубления целебного творчества и умножения земного творческого добра. Переживание своей неполноценности (застенчивость, ранимое самолюбие, тревожная совестливость, склонность к сомнениям и т.д.) и обострение его в неглубокой меланхолии (тоскливости) я рассматриваю вместе с пациентами не как гордыню, а как источник творчества, которым, как с годами все более убеждает меня ТТС, действительно лечится дефензивность. В сущности, я продолжаю, уточняю, развиваю в ТТС размышления Платона, Аристотеля, Фичино, Дюрера, Рильке о меланхолии и творчестве.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бердяев, Н.А. (1990) Самопознание (опыт философской автобиографии). М.

Бурно, М. Е. (1999a) Сила слабых (психотерапевтическая книга). М.

Бурно, М. Е. (1999b) Терапия творческим самовыражением. М.

Бурно, М. Е. (2000) Клиническая психотерапия. М.

Воскресенский, Б. А. (1997) Психиатрия, психотерапия, религия (некоторые вопросы теории и практики) // Клиническая психотерапия и феноменологическая психиатрия. II Консторумские чтения (27 декабря 1996 г.). М. С. 11–15.

Ельчанинов, А. В. (1992), свящ. Записи. М.

Кочетков, Георгий, свящ. (1999) Вера и культура: грани целебного взаимодействия (выступление на IV Консторумских чтениях 18.12.98) // Независимый психиатрический журнал. №3. С. 43–48.

Лосский, Н. О. (1998) Мир как осуществление красоты. Основы эстетики. М.

Поклитар, Е. А. (2001) Два типа “религиозного обращения” у занимающихся в группах творческого самовыражения // Новое в науке и практике. № 1 (11). С. 28–29.

Полищук, Ю. И. (1999) Православная психиатрия: теория, практика, тенденции // Независимый психиатрический журнал. №4 С. 56–60.

Стрижев, А. Н. (1996) Цветы и храм: Растения в русском церковном обиходе. М.

Флоренский, Павел, свящ. (1992) Детям моим. Воспоминания прошлых дней. Генеалогические исследования. Из соловецких писем. Завещание / Сост.: игумен Андроник (Трубачев). М.

 

Ответы проф. М. Е. Бурно на вопросы участников

Вопрос. Скажите, пожалуйста, особенности души, о которых Вы говорили, — это постоянный признак личности или в результате каких-то душевных, духовных переживаний, травм эти состояния человека могут меняться? Допустим, может ли психастеник стать синтоником и наоборот?

М. Бурно.Человеческая душа (я говорю о душе и о характере — в отличие от личности, от духовности), человеческие характерологические особенности тесно связаны с телесными особенностями, и относительно этого сейчас никто не спорит. Другое дело — духовность. И это, конечно, все генетически запрограммировано. Характер человека редко меняется, пожалуй, только в случае какой-то патологической поломки. Это может быть травма головы или тяжелое душевное заболевание. И тогда в самом деле психиатр наблюдает, что человек, который прежде не испытывал никакого интереса к религии, становится глубоко религиозным. Это объясняется перестройкой его мозговых механизмов, если так можно сказать.

Вопрос. Связано ли с генетической запрограммированностью переживание собственной эмоциональной измененности у людей тревожно-мнительного склада? Или это происходит потому, что они, может быть, очень чувствительны, и из-за повышенной чувствительности они ограждают себя от слишком сильных переживаний, но при этом плохо чувствуют даже себя, а реальность для них как бы размыта? Или это просто их врожденная нечувствительность?

М. Бурно. Это их природа. Человек был бы рад избавиться и стать другим — свободным от этой неуверенности.

Вопрос. Прозвучало несколько безнадежно, что вот они такие родились — тревожно-мнительные люди. А есть ли у них какая-нибудь надежда, за исключением тех случаев, которые Вы описали (травма головы или еще что-нибудь), почувствовать и самих себя, и Бога, и других людей?

М. Бурно. Да, конечно. Я говорил о том, что эти люди смолоду нередко тянутся к религиозному переживанию. И все-таки в конце концов они начинают довольствоваться тем, что, хотя они и не способны проникнуться светлым религиозным мироощущением, но живут нравственно, ибо жить безнравственно для людей, о которых я сейчас рассказываю, невозможно — они будут себя плохо чувствовать. И особенно их успокаивает то, что пишет священник Александр Ельчанинов о людях, которые живут так, что и сами не знают, что они живут по Богу. Ну вот, это то, что я могу сказать.

Н. Титова.Является ли ощущение своей неполноценности чисто душевной проблемой? Что это за классификация, о которой Вы говорили (три типа: аутистичный человек, человек реалисто-синтонного склада и психастеники)?

М. Бурно. Это только кусочек классической классификации личности. Она вышла из клиники, но работает также в рамках здоровья и психологии. Таких классификаций существует немало. Многие психоаналитические школы имеют свои классификации. Свою классификацию имеет, в частности, телесно-ориентированная психотерапия Райха, Лоуэна. Но это все относится к характерам, которые описываются не исходя из природы, а на основе той или иной психологической концепции — психоаналитической, а иногда — экзистенциальной.

Клиническая медицина построена в основном на материалистическом мироощущении. И так было во все времена. Гиппократ является основоположником именно клинической медицины, я подчеркиваю — не просто светской медицины, а клинической именно потому, что Гиппократ впервые ясно сформулировал основное положение клинической медицины: природа лечит, а врач лишь способствует природе. И клиницист-психиатр относится к самым сложным психопатологическим симптомам так же, как и к соматическим. Он видит, что они подчиняются единым клиническим закономерностям: психопатологические симптомы складываются в синдром, синдром усложняется, работают защитно-приспособительные силы организма, и в этом смысле клиницист, конечно, понимает больных, болезни и лечение совсем не так, как, например, психиатр-феноменолог Бинсвангер и другие.

Игумен Вениамин (Новик). Вопрос такого рода. Вот выяснилось, что есть так называемые реалисты — они любят Шишкина, и есть люди, оторванные от реальности, — они любят Борисова-Мусатова, у которого картины носят такой сновидческий характер. Я не совсем понял, а что, собственно, хорошо? Надо этих, как говорится, “отрешенных” вернуть к реальности, потому что все неврозы у них на почве того, что произошел отрыв от нее? Так, кстати говоря, мыслит материалистическая психология. А с религиозной точки зрения, может быть, картины Борисова-Мусатова, Чюрлениса и других тоже отражают реальность, только реальность — более высокого порядка. Но в этом случае мы должны избавиться от материалистической психологии. То есть мне не совсем понятна расстановка акцентов. Вот, скажем, человек понял, что он склонен к сновидениям, ему нравятся картины, допустим, Чюрлениса или Борисова-Мусатова, ну и что? Ему надо теперь постараться полюбить Шишкина, или как? С точки зрения материализма никакой другой реальности, кроме видимой, нет, и реалист — тот, кто видит все очень конкретно, во всех подробностях. Помните стихотворение Вл. Соловьева:

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами —

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Это тоже реальность, только — более высокого порядка. Я призываю всех вообще быть осторожными со словом “реализм”, потому что материалисты нам привили это слово в смысле “то, что мы видим”, а то, что мы не видим, — вроде бы и не реально. Однако оно реально, только — более высокого порядка.

М. Бурно. Правильно. Вместо слова “реализм” точнее было бы говорить “материализм”. Тогда все понятно, да? Существо нашей работы состоит в том, чтобы помочь человеку в процессе терапии творческим самовыражением прийти к себе, найти сообразно своей природе вдохновенный, творческий путь в жизни. И необходимо внимательно относиться — я в этом убедился, особенно в последние годы — к религиозным переживаниям, чтобы действительно помочь человеку обрести свое религиозное переживание, если он к этому способен по своей природе. И ни в коем случае здесь не насильничать. Если человек не приходит к этому, если он чувствует, что это сообразно природе не есть его свойство, не есть его способность, — пусть он будет самим собою, нерелигиозным. Я не волен здесь. Я только помогаю каждому прийти к себе своей дорогой и вижу, что предрасположенных к вере, к религиозному мироощущению много, и терапия творческим самовыражением помогает этим людям выйти к священнику и в Церковь.

Вопрос. То, что есть люди, неспособные к каким-то переживаниям, — несомненно. Но мне кажется, что здесь нужно деликатнее разделить религиозность и возможность знать Бога. То, что люди определенного психического склада в силу разных причин неспособны к переживанию таинственного, священного, еще какого-то — это одно, а знать Бога — это совсем другое. Поэтому говорить, что человек определенного типа не может быть религиозным, утверждая таким образом, что знание Бога ему недоступно, — это, наверное, неправильно, поскольку это разные вещи. Ведь человек может погрузиться в какую-то безнадежность оттого, что ему не дано знать Бога, а ему всего лишь не дано иметь религиозное переживание. Разделяете ли Вы эти градации при объяснении результатов терапии?

М. Бурно. Я никогда не утверждаю, что человеку не дано почувствовать Бога. Я говорю только о том, что психотерапевтическая практика подсказывает, что какой-то человек, по сравнению с другими людьми, мало предрасположен к религиозному мироощущению, к религиозному настроению. В нашей психотерапевтической практике с чего все начинается? Начинается с того, что человек чувствует, что есть Бог, есть Высшая Духовная Сила, которая его ведет. Это нужно прежде всего почувствовать. Голой мыслью до этого не дойдешь, я в этом убедился. А почувствовать это все не могут одинаково. Некоторым это не удается даже в течение всей жизни. И это не значит, что они плохие люди, по моему убеждению, среди них есть люди высоконравственные. Тут очень много сложных вопросов, в том числе — и вопрос о нравственности, хотя для меня нравственность — не обязательно религиозное начало.