Русская идея в свете характерологической креатологии (по материалам занятия в группе творческого самовыражения)

Началом учения о русской идее явилась «Речь о Пушкине» Ф. М. Достоевского, которую он произнес 8 июня 1880 г. на заседании Общества любителей российской словесности. Эта речь прогремела по всей России и стала известна за границей. В этом же году в своем дневнике он написал объяснительное слово по поводу «Речи о Пушкине».

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ. РЕЧЬ О ПУШКИНЕ (ФРАГМЕНТЫ)[1].

«Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа», — сказал Гоголь. Да, в появлении его заключается для всех нас, русских, нечто бесспорно пророческое. В типе Алеко, герое поэмы «Цыгане», сказывается уже сильная и глубокая, совершенно русская мысль, выраженная потом в такой гармонической полноте в «Онегине». В Алеко Пушкин уже отыскал и гениально отметил того несчастного скитальца в родной земле, того исторического русского страдальца, столь исторически необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем. Эти русские бездомные скитальцы если и не ходят уже в наше время искать у цыган в их диком своеобразном быте своих мировых идеалов и успокоения на лоне природы от сбивчивой и нелепой жизни нашего русского интеллигентного общества, то все равно ударяются в социализм, которого еще не было при Алеко, ходят с новою верой на другую ниву и работают на ней ревностно, веруя, как и Алеко, что достигнут в своем фантастическом делании целей своих и счастья не только для себя самого, но и всемирного. Ибо русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастье, чтоб успокоиться (курсив наш. — Ред.). Человек этот, повторяю, зародился как раз в начале второго столетия после великой петровской реформы, в нашем интеллигентном обществе, оторванном от народа, от народной силы.

<…>

В произведениях Пушкина засияли и идеи всемирные, отразились поэтические образы других народов и воплотились их гении. В самом деле, в европейских литературах были громадной величины художественные гении — Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин (курсив наш. — Ред.). И эту-то способность, главнейшую способность нашей национальности, он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейше, он и народный поэт. Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин. Напротив, обращаясь к чужим народностям, европейские поэты чаще всего перевоплощали их в свою же национальность и понимали по-своему. Даже у Шекспира его итальянцы, например, почти сплошь те же англичане. Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность. Перечтите «Дон-Жуана», и если бы не было подписи Пушкина, вы бы никогда не узнали, что это написал не испанец. В фантастических образах в поэме «Пир во время чумы» слышен гений Англии. «Подражания Корану»: разве тут не мусульманин, разве это не самый дух Корана и меч его, простодушная величавость веры и грозная кровавая сила ее? А вот и древний мир, вот «Египетские ночи», вот эти земные боги, уже презирающие гений народный и стремления его, ставшие впрямь уединенными богами и обезумевшие в отъединении своем.

Нет, положительно скажу, не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось (курсив наш. — Ред.).

Пушкин явление невиданное и неслыханное, и пророческое, ибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем. Ибо что такое сила духа русской народности как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности? (курсив наш. — Ред.). В самом деле, что такое для нас петровская реформа? Ведь не была же она только для нас усвоением европейских костюмов, обычаев, изобретений и европейской науки. Да, очень может быть, что Петр первоначально только в этом смысле и начал производить ее, но впоследствии, в дальнейшем развитии им своей идеи, Петр несомненно повиновался некоторому затаенному чутью, которое влекло его к целям будущим, несомненно огромнейшим, чем один только ближайший утилитаризм. Так точно и русский народ не из одного только утилитаризма принял реформу, а несомненно уже ощутив своим предчувствием почти тотчас же некоторую дальнейшую, несравненно более высшую цель. Ведь мы разом устремились тогда к самому жизненному воссоединению, к единению всечеловеческому! Мы не враждебно, а дружественно, с полною любовию приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом, почти с самого первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже выказали готовность и наклонность нашу ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода. Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите (курсив наш. — Ред.). О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое. Если захотите вникнуть в нашу историю после петровской реформы, вы найдете уже следы и указания этой мысли, в характере общения нашего с европейскими племенами, даже в государственной политике нашей. Ибо, что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила Европе, может быть, гораздо более, чем себе самой? О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону! Что же, разве я про экономическую славу говорю, про славу меча или науки? Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина (курсив наш. — Ред.).

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ. ОБЪЯСНИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПО ПОВОДУ «РЕЧИ О ПУШКИНЕ» (ФРАГМЕНТЫ).

Достоевский в этой речи обозначил следующие четыре пункта в значении Пушкина для России:

1. Пушкин первый своим глубоко прозорливым и гениальным умом и чисто русским сердцем отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом. Он отметил отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию и себя самого в конце концов отрицающего, делать с другими не желающего и искренно страдающего (Алеко и Онегин, которые породили потом множество подобных себе в нашей художественной литературе). Его искусному диагнозу мы обязаны обозначением и распознанием болезни нашей, и он же, он первый, дал и утешение: ибо он же дал и великую надежду, что болезнь эта не смертельна и что русское общество может быть излечено, может вновь обновиться и воскреснуть, если присоединится к правде народной, ибо

2. Пушкин первый дал нам художественные типы красоты русской, вышедшей прямо из духа русского, обретавшейся в народной правде и почве нашей. Главное — это то, что все эти типы положительной красоты человека русского и души его взяты всецело из народного духа. Таким образом, повторяю, обозначив болезнь, дал и великую надежду: «Уверуйте в дух народный и от него единого ждите спасения и будете спасены».

3. Третий пункт, который я хотел отметить в значении Пушкина, есть та особая характернейшая и не встречаемая кроме него нигде и ни у кого черта художественного гения — способность всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гении чужих наций, и перевоплощения почти совершенного. Не в отзывчивости одной тут дело, а именно в изумляющей полноте перевоплощения. Повторяю, не на мировое значение Шекспиров и Шиллеров хотел я посягнуть, обозначая гениальнейшую способность Пушкина перевоплощаться в гении чужих наций, а желая лишь в самой этой способности и в полноте ее отметить великое и пророческое для нас указание, ибо

4. Способность эта есть всецело способность русская, национальная, и Пушкин только делит ее со всем народом нашим, и, как совершеннейший художник, он есть и совершеннейший выразитель этой способности. Народ же наш именно заключает в душе своей эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению. И стремление наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно, но и народно, совпадало вполне с стремлениями самого духа народного, а в конце концов бесспорно имеет и высшую цель. И не надо возмущаться сказанным мною, «что нищая земля наша, может быть, в конце концов скажет новое слово миру». Смешно тоже и уверять, что прежде чем сказать новое слово миру «надобно нам самим развиться экономически, научно и гражданственно, и тогда только мечтать о «новых словах» таким совершенным (будто бы) организмам, как народы Европы». Я именно напираю в моей речи, что и не пытаюсь равнять русский народ с народами западными в сферах их экономической славы или научной. Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия (курсив наш. — Ред.). Это не экономическая черта и не какая другая, это лишь нравственная черта, и может ли кто отрицать и оспорить, что ее нет в народе русском? Основные нравственные сокровища духа, в основной сущности своей по крайней мере, не зависят от экономической силы. Наша нищая неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь как один человек. Все восемьдесят миллионов ее населения представляют собою такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть (курсив наш. — Ред.). Если и в самом деле для достижения всего этого надо, повторяю я, предварительно стать народом богатым и перетащить к себе европейское гражданское устройство, то неужели все-таки мы и тут должны рабски скопировать это европейское устройство (которое завтра же в Европе рухнет)? Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно обезличенно, лакейски подражая Европе?

Иван Сергеевич Аксаков (предводитель славянофилов) заявил с кафедры, что моя речь «составляет событие». Но в чем же, однако, заключалось «событие»? А вот именно в том, что славянофилами сделан был огромный и окончательный, может быть, шаг к примирению с западниками; ибо славянофилы заявили всю законность стремления западников в Европу, западники ровно столько же послужили русской земле и стремлениям духа ее, как и все те чисто русские люди, которые искренно любили родную землю и слишком, может быть, ревниво оберегали ее доселе от всех увлечений «русских иноземцев». Объявлено было, наконец, что все недоумения между обеими партиями и все злые препирания между ними были доселе лишь одним великим недоразумением. Не речь сама, повторяю в последний раз, была бы событием (она не достойна такого наименования), а великое Пушкинское торжество, послужившее событием нашего единения — единения уже всех образованных и искренних русских людей для будущей прекраснейшей цели.

ВОПРОСЫ ПРОФ. М. Е. БУРНО К УЧАСТНИКАМ ГРУППЫ

Русская идея или русская миссия — это идея о том, что русский народ может примирить в себе все народы (о чем пророчески художественно говорили и Пушкин, и Достоевский) благодаря нравственности русского Духа, благодаря своей всечеловечности и национальной русской способности к всемирной отзывчивости и всепримирению. Как это понять характерологически? Есть ли в русской идее характерологический смысл?

РАЗМЫШЛЕНИЯ УЧАСТНИКОВ

Истоки возможности всех примирить — в дефензивности, психастеноподобности, деперсонализационности[2], когда нет четкой убежденности в своей правоте. Дефензивные люди не могут быть агрессивными, они хотят быть в мире с другими, постоянно пытаются понять других людей, другую национальность и ищут пути гармонизации общества, находятся в нравственном поиске. Русская душа способна сопереживать, сочувствовать. Дефензивное, психастеническое объединяет. Миссия русского народа — объединить, примирить, предотвратить войны. Наш народ более отзывчивый внутри, так как никогда не жилось легко и раздольно. «Пресс давит» (разворовывание, попустительство), но будем «лежать на печи» до последнего момента, а потом можем проявить чудеса героизма, жалостливости, доброты, — встаем, когда уже совсем плохо, сплачиваемся, чтобы что-то сделать (для мира). Великая Отечественная война — народ выжил в сплоченности.

Интеллигенция более дефензивна, но она более динамична в мысли, спокойствие русского народа ее раздражает. Западники отрицают ценность народа, славянофилы превозносят народ, а народ живет своей жизнью. Инерция народа не удивляет. Неспособность решительно действовать, терпеливость, инертность, лень, нерасторопность — качества, присущие народу. Одни пытаются развить динамику, другие прислушиваются к внутреннему «Я», к внутренним потребностям, чтобы развиваться.

О. Н.

Русских характер — это отсутствие характера. Чтобы быть всем, надо быть ничем! Чтобы отразить всю полноту, нужно быть нищим духом, нужно быть зеркалом, минимумом индивидуальности. Нищетой обладает только Православие!

Россия никак не может разродиться, чтобы был цвет. У нас белый цвет, в котором сокрыты все цвета. В русском духе неявно, скрыто соединены Европа и Азия, Россия вобрала их в себя, это как +5 –5 = 0. Можно наблюдать роскошь духа у Шекспира, он ярко алый, у него есть лицо, а не мозаика, которая есть зеркальная пыль, но нет ничего в мире, что не было бы у Пушкина, в нем скрыты все возможности.

П. В.

Вся моя психотерапевтическая деятельность — это воплощение желания все соединить и совместить при уважении к индивидуальности. На общественной плоскости — это идея, это возможность, это задаток, который должен прорасти.

Всемирное объединение! Всемирное сочувствие! В этом звучит характер Достоевского с его размахом и эпилептической мощью. Имеет ли это отношение к русскому народу? Имеет, но не так масштабно, как у Достоевского.

«Широк человек, я бы сузил» — говорил Дмитрий Карамазов («Братья Карамазовы»). Этот механизм понятен. Чтобы заузиться, нужно сказать многому «нет», нужно «убить интеллект», но убить дефензивный человек не может. Если убрать не получается, тогда остается соединить и примирить. Почва — дефензивность, она и ведет к синтезу и примирению. Дефензивность противостоит снобизму, убийству интеллектуальному. Отзывчивость противоположна прагматичности, она соединяет, прагматизм же разъединяет, он «для себя».

О. У.

Если говорить о созвучии русской идеи и русского характера с Православием, то созвучные слова о сути всечеловечности мы можем прочитать в Библии. Это первое послание к Коринфянам Святого Апостола Павла, глава 9 (19–22). Там есть такие строки: «Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона — как чуждый закона (не будучи чужд закона пред Богом), чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его».

Такая способность к перевоплощению есть у Пушкина, и звучит в русской идее. Только вопрос, а может ли Россия так «поработить» себя, так «сделаться всем», чтобы остаться при этом свободной и остаться собой перед Богом?

К. М.

Русская идея — это психотерапия, которая есть добро и любовь. Если любишь Россию, можно проникнуться этой идеей, это может быть нереально, но это любовь. Общество — организм, ему нужно психотерапевтически жить (выживать), поэтому и появляются такие идеи. Но голая концепция спасения на людей не действует. Нужно почувствовать страх, который может возникнуть только при приближении катастрофы. Россию аутистический Запад не понимает, она его раздражает своим поведением. А так как поведение становится нетипичным, это будит чувства. Когда другие (те, кто Россию не понимает) удивляются — что-то рождается. Когда подопрет опасность (в мире), такой неагрессивный образ жизни (любовь и всечеловечность) станет прогрессивным. Аутисты аутистически приведут его в концепцию. Идея должна созреть, нам нужно цивилизовываться, подтягиваться, развить идею до прагматичности. Мир может духовно обогатиться, посмотрев на Россию. Мы живем плохо, это поможет миру просветлеть, растормошит его «кондовый» прагматизм. Катастрофа в мире может стать концепцией у аутистов. А пока — смех над русскими.

Сказать про русскую идею, не любя — это значит сказать «Россия никогда не будет хорошо жить».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ М. Е. БУРНО

Великое и пророческое указание для русских — это русская национальная способность к всемирной отзывчивости и всепримирению. Пушкин — совершенный художник и выразитель этой способности. В этом факте наше утешение. Стремление наше в Европу было законно, неразумно, но и народно, совпало с духом народным, имеет цель и значение. Наша земля скажет новое слово миру. Русский народ способен вместить идею всенародного единения, снимающую противоречия, объединяющая взгляды, это лишь нравственная черта. Нравственные сокровища Духа не зависят от экономической силы. Наши люди как один человек. Такого духовного единения в Европе нет.

Онегин — отрицательный тип русского человека, так как отверг Татьяну, но потом возлюбил, пленился ею, увидев, какая она роскошная в высшем обществе. Положительный тип русского человека — это тот, который несет в душе дух своего народа. Что за дух? Доброта, высокая нравственность! Татьяна любит Онегина, но «другому отдана и будет век ему верна». Генерала не любит, но и зло принести ему не может, так как генерал ее любит, и она считает нравственно обязанной быть ему верной до конца. Это проявление русской нравственности. Психологическая русская проза — нравственно-этические переживания и разговоры об этом. Нигде в мире нет такого нравственного напряжения души (курсив наш. — Ред.).

Русская идея или русская миссия — это идея о том, что русский народ может примирить в себе все народы (о чем пророчески художественно говорили и Пушкин, и Достоевский) благодаря своей способности к всемирной отзывчивости,  всепримирению и всечеловечности, и благодаря нравственности русского духа. О русской идее говорили Леонтьев, Соловьев, Бердяев, Розанов, Трубецкой, Иван Ильин. А характерологическая основа этой способности, а стало быть, и русской идеи — дефензивность и психастеноподобность. В этом — загадочность русской души (курсив наш. — Ред.). Психастеноподобность общечеловечна, так как она находится между аутистичностью и «ярым» материализмом, понимает и то, и другое. Психастеник духовно сложен («между «Бог есть» и «Бога нет» — целое поле, через которое проходят философы», по выражению А. П. Чехова). У психастеноподобных писателей нет положительных и отрицательных героев, так как они всех способны понять. Это и есть всечеловечность! (курсив наш. — Ред.).

Дефензивность свойственна России и Православию. Дефензивность противоположна агрессии, она не поднимет руку на уничтожение мира. Хорошо было бы, чтоб во главе государства, у власти (и у «пульта с кнопкой», нажав на которую, можно уничтожить мир), стояли бы такие нравственные и неагрессивные люди, как наши великие русские писатели и ученые. В книге российско-израильского нейрофизиолога И. М. Фейгенберга «Человек достроенный» говорится о том, что человек способен изобретать новое, достраивать себя (глаза, уши) с помощью техники. Но если человек морально не дозреет, если нравственность не изменится, то он погибнет от собственной технической оснащенности. Нужно сделать мир нравственным настолько, чтобы человек сам себя не уничтожил. Русская идея: «Я это смогу сделать, помирив в любви всех людей и уничтожив агрессию».

Русский народ — это «качели между святостью и зверством» (по Н. Бердяеву), но такой психастеноподобности, как в русском народе, нет нигде. Русский простолюдин характерологически мозаичен, но и в его душе «царствует» психастенический радикал, из-за которого русская баба жалеет преступника, ведомого на каторгу (курсив наш. — Ред.). В пример можно привести и недавнюю войну с Грузией, когда небогатые люди собирали еду для пострадавших осетин (психастеническая, психастеноподобная российская жалостливость, дефензивность).

Русская идея — это вера в то, что, может быть, сможем миру помочь сохраниться (курсив наш. — Ред.). Кто-то верит в эту миссию-идею, а кто-то считает ее утопией, но характерологическая основа у нее есть. И сама эта идея говорит о величии русской души и культуры!

 

Материал подготовила к публикации
Оксана Александровна Усова

---

[1] Приводится по источнику: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений. Т. 26. Л.: Наука, 1984. С. 129–149.