Шувалов А. В. Сократ Афинский: патографический анализ личности

Древнегреческий философ Сократ (469–399 гг. до н. э.) уже с давних пор привлекал к себе внимание врачей. Первое патографическое исследование, известное в литературе, написано французским ученым Лелю и посвящено Сократу (Lélut, 1836). Автор буквально шокировал учёный мир своим сообщением о том, что «отец философии» был жертвой сенсорных галлюцинаций (см. также: Despine, 1880; Nisbet, 1891; Воротынский Б. И., 1898; Réja, 1907; Cabanès, 1908). Другие авторы отрицали наличие галлюцинаций (Ribbing, 1870; Knauer, 1899), считали их «голосом совести» или иронической выдумкой философа (Канаев, 1972). У Сократа диагностировали также эпилепсию (Gеlineau, 1900; Каннабих, 1928), гомосексуализм (Kiernan, 1886; Moll, 1910; Блох, 1913; Gomperz, 1924), алкоголизм (Ломброзо, 1892). Соображения, приводимые в данной работе, не повторяют написанного ранее.

Весь достоверный биографический материал сводится к произведениям трёх современников Сократа: его учеников — философа Платона и писателя Ксенофонта, а также древнегреческого драматурга Аристофана. При исследовании материала учитывался тот факт, что в рассматриваемое время существовал весьма своеобразный взгляд на проявления душевной болезни, обусловленный соответствующим уровнем знаний. Внимание людей привлекали к себе проявления острых психозов, сопровождавшихся возбуждением, спутанным сознанием, резкими аномалиями поведения, судорожными припадками. В случаях же большинства других психических заболеваний при наличии внешней упорядоченности, сохранности основных функций интеллекта человек душевнобольным не считался. Немало примеров этому можно найти и в наше время. В сельской местности можно иногда встретить больного, страдающего хроническим галлюцинозом той или иной этиологии, который не привлекает к себе постороннего внимания, достаточно компенсирован в социальном смысле. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие с точки зрения психиатра «подозрительные» на какое-либо психическое заболевание симптомы трактуются биографами совершенно в ином плане, чаще, к сожалению, неверном.

Биографии Сократа в различных источниках, по сути дела, не противоречат одна другой и не нуждаются в цитировании ввиду их широкой доступности. Переходим сразу к патографическому анализу.

Известно, что Сократ отличался чрезвычайными неприхотливостью и выносливостью. Но каким странным образом они проявлялись! В диалоге «Пир» Платон приводит слова Алкивиада, участвовавшего вместе с Сократом в военных действиях против Спарты: «...и зимний холод — а зимы там жестокие — он переносил удивительно стойко, и однажды, когда стояла страшная стужа и другие либо вообще не выходили наружу, либо выходили, напялив на себя невесть сколько одежды и обуви, обмотав ноги войлоком и овчинами, он выходил в такую погоду в обычном своём плаще и босиком шагал по льду легче, чем другие обувшись. И воины косо глядели на него, думая, что он глумится над ними...» (Платон, 1970: 152).

Всем известны задумчивость и рассеянность мыслителя, погружённого в свои размышления. Но у Сократа во время того же похода подобное раздумье принимало формы явно патологические. В том же диалоге Платон сообщает: «Как-то утром он о чём-то задумался и, погружённый в свои мысли, застыл на месте, и, так как дело у него не шло на лад, он не прекращал своих поисков и всё стоял и стоял. Наступил уже полдень, и люди, которым это бросалось в глаза, удивлённо говорили друг другу, что Сократ с самого утра стоит на одном месте и о чём-то раздумывает. Наконец, вечером, уже поужинав, некоторые ионийцы — дело было летом — вынесли свои подстилки на воздух, чтобы поспать в прохладе и заодно понаблюдать за Сократом, будет ли он стоять на том же месте и ночью. И оказалось, что он простоял там до рассвета и до восхода Солнца, а потом, помолившись Солнцу, ушёл» (там же: 153).

Разумеется, Сократ и не думал «глумиться» над солдатами. Два приведённых выше примера невольно заставляют вспомнить замечание швейцарского психиатра — основателя концепции шизофрении Е. Блейлера о психогенной анальгезии больных кататонией. Суточное раздумывание Сократа весьма похоже на явление кататоноподобного застывания.

Следует отметить, что приводимые цитаты взяты из панегирика Сократу, т. е. речи, прямой целью которой являлось восхваление последнего. Если бы названные факты считались хоть в какой-то степени порочащими или допускали малопривлекательную для Сократа трактовку, то, надо полагать, Платон вряд ли бы упомянул их. Это соображение, кстати, свидетельствует о достоверности описываемого.

В биографиях подчёркивается удивительная внешность Сократа. Но современники отмечали также и его странный характер. «Сократ и в повадке своей, и в речах настолько своеобычен, что ни среди древних, ни среди ныне живущих не найдёшь человека, хотя бы отдалённо похожего на него. Сравнивать его можно... не с людьми, а с силенами и сатирами — и его самого, и его речи» (там же: 154).

Если Сократ был действительно в такой степени своеобразен, его не могли бы обойти молчанием острые языки комедиографов. Оригинальная физиономия, вся его фигура бросались в глаза всем и каждому. Все могли видеть, как он ходил босиком, в заплатанном плаще (а Сократ принадлежал к среднему имущественному классу), как мало он заботился о пище. И в 422 г. до н. э. Аристофан ставит на афинской сцене свою комедию «Облака». Одним из её героев является философ, которого автор ничтоже сумняшеся называет Сократом. Скопировано не только имя, которое, видимо, уже к тому времени приобрело нарицательный характер, но и внешний облик. Герой комедии — бледный человек, ходит босым, не моется, не натирается маслом, не стрижёт волос. Большой любитель «покалякать», он слоняется по улицам, завязывая с прохожими мнимоучёные разговоры.

Ксенофонт в свою очередь приводит слова софиста Антифонта: «Живёшь ты, например, так, что даже ни один раб при таком образе жизни не остался бы у своего господина: еда у тебя и питьё самые скверные; гиматий ты носишь не только скверный, но один и тот же и летом и зимой; ходишь ты всегда босой и без хитона» (Ксенофонт, 1993: 53).

Считается, что Сократ оказал неоценимую услугу прогрессу знаний и развитию человеческой мысли своей мудростью. Однако, по его собственному признанию, он был обязан этой мудростью не только острому разуму, но и особой таинственной силе, которую он сам называл «демонием» и которую с небольшим риском ошибиться мы можем квалифицировать как слуховую галлюцинацию. (В данном случае напрашивается сравнение с основателем ислама Магометом, которому диктовал Коран являвшийся ему архангел Габриил.)

«Началось у меня это с детства, — говорит Сократ, — возникает какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать» (Платон, 1999: 100). Причём Сократ отнюдь не воспринимал его как божью милость или как пророческий дар. Отличительной особенностью этого «голоса» было то, что он не зависел от сознания и намерений самого Сократа, а «ощущался им как чьё-то действие, идущее через него, но не от него» (Жебелев, 1923: 106). Ксенофонт, который, по мнению В. И. Ленина (Ленин, 1973: 249), «лучше, точнее и вернее изобразил Сократа, чем Платон», пишет: «Многим друзьям своим он заранее советовал то-то делать, того-то не делать, ссылаясь на указания божественного голоса, и кто следовал его совету, получал пользу, а кто не следовал, раскаивался» (Ксенофонт, 1993: 29).

Самым важным для патографического исследования является то, что сократовский демоний, достигавший силы императивных галлюцинаций, оказывал определённое влияние на поступки философа. Сократ согласно биографам сознательно не принимал участия в политической деятельности страны якобы по идейным соображениям. Но с его же слов: «Вот этот-то голос и возбраняет мне заниматься государственными делами» (Платон, 1999: 100).

Смерть Сократа напоминает смерть Иисуса Христа: оба входят в историю украшенными венцами мучеников. В противном случае ещё неизвестно, воспользовались бы ли апологеты их именами. Одинаковой в обоих случаях была и мотивировка казни — необходимость заставить их замолчать. Но в отличие от астеничного Христа, который взывает перед смертью к своему отцу: «Отче мой! Если возможно, да минует меня чаша сия» (Святое Евангелие, Матв., 26, 39), Сократ идёт навстречу смерти со спокойным сердцем, решительно отказываясь от каких-либо попыток спасти свою жизнь. Но только ли глубокой верой в свою правоту и стремлением следовать своим собственным принципам обусловлено поразительное хладнокровие «отца философии»? Обратимся вновь к Ксенофонту. После приговора суда Сократ отклоняет заботы друзей по составлению его защитительной речи: «Нет, клянусь Зевсом, — возразил Сократ, — дважды уже я пробовал обдумать защиту, но мне противится бог» (Ксенофонт, 1935: 173).

Таким образом, мы видим, что голос бога, «демоний», играл в жизни Сократа чуть ли не главенствующую роль, если мог преодолеть даже инстинкт самосохранения. И прав Ч. Ломброзо, который с присущей ему безапелляционностью пишет: «Разве Сократ… не был сумасшедшим, когда руководствовался в своих поступках голосом и указаниями своего воображаемого Гения или даже просто чиханием?» (Ломброзо, 1892: 182).

Некоторые авторы, кстати, отрицали наличие у Сократа галлюцинаций, утверждая, что это всего лишь «голос совести» (Ribbing, 1870: 19). В этом случае уместно вспомнить Е. Блейлера, который пишет, что для шизофрении характерны слуховые галлюцинации «в качестве “голоса совести”» (Блейлер, 1920: 317). Для шизофренического процесса также свойственно, пишет В. А. Гиляровский, «не столько количественное ослабление интеллектуальных способностей, сколько изменение самых основных черт мышления. Этому и соответствует то, что так называемые формальные способности интеллекта остаются почти неизменёнными» (Гиляровский, 1935: 297). Вполне понятно, что существует большое количество больных шизофренией, достаточно успешно компенсированных и в социальном, и в профессиональном отношениях. Таким образом, если можно предположить у Сократа наличие процессуального заболевания, о чём говорят его чудаковатость, резонёрство, эмоциональное снижение, слуховые галлюцинации, кататонические явления, то оно, по всей вероятности, протекало в той форме, которую Крепелин называл «деменция параноидес митис», где на первом месте стоят галлюцинаторные расстройства, а ядро личности разрушено в меньшей степени.

В отношении других диагнозов, которые устанавливались Сократу, можно сказать следующее. Гомосексуальность его не вызывает особых сомнений, так как в диалоге Платона «Пир» Алкивиад рассказывает в присутствии самого Сократа о том, как он, рассчитывая на свою красоту, пытался приобщиться к мудрости, забравшись к философу под одеяло. Но необходимо помнить, что вся античность принципиально отличается от современности. Однополая любовь была повсеместно распространена в Греции, а среди солдат даже пропагандировалась, так как «совершенно очевидно, что нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов» (Ксенофонт, 1976: VII, 1, 30)). Алкоголизм Сократа весьма проблематичен, так как Платон пишет, что «до выпивки он не был охотник» и «никто никогда не видел Сократа пьяным» (Платон, 1970: 152). Данных об эпилепсии в доступной литературе обнаружено не было. Существует ещё психоаналитическая попытка объяснения этических идеалов Сократа из структуры его сексуальности: он сублимировал свою любовь к мальчикам в пристрастие к воспитанию и нравоучениям. Преодолевая своё гомосексуальное влечение и переводя его в духовную область, он призывал всех к самоусовершенствованию и самообузданию (Gomperz, 1924: 37).

Данная статья представляет собой один из возможных вариантов интерпретации биографических данных Сократа. Не умаляя его значения и его роли, можно всё-таки предположить, что он был душевнобольным человеком. Многочисленные примеры из истории убедительно доказывают, что подобное сочетание отнюдь не является взаимоисключающим.