Бурно М. Е. Познание индивидуально-типологического отношения людей к природе

Занятия по типологии характеров включают в себя и тему отношения к природе людей с разными характерами. Это помогает пациенту выяснить свое, личностное отношение к природе. Внимательное в этом смысле знакомство с известными картинами пейзажистов, с описаниями природы писателями, с воспоминаниями современников о характере художника, писателя дает возможность понять-почувствовать пациенту, какое из всех этих отношений-переживаний природы ближе его собственному, в чем его собственная дорога, в том числе к природе.

а) Дефензивным циклоидам (как и сангвиникам) свойственно естественное отношение к природе без противопоставления себя ей, часто с трезво-духовным, уютно-солнечным, сердечно-нежным или чувственно-гурманистическим растворением в природе. Они мягко тянутся к живым краскам природы, предпочитая, однако, естественное в ней (например, простые полевые цветы элегантно-садовым, лопоухую дворнягу карликовому пинчеру в телогрейке). Циклоидам нередко по душе непроходимые леса и болота, «красота таких уединенных мест с ее дивным безыскусственным зодчеством» (Гёте, 1976: 188). Они нередко выказывают умную, покорно-естественную доверчивость к природе, о которой так точно сказано в статье Гёте «Природа» (1783): «Она ввела меня в жизнь, она и уведет. Я доверяю ей» (перевод А. И. Герцена) (Гёте, 1964: 39).

Циклоидам близки земные, чувственно-осязаемые, без углубленного нравственного анализа (в толстовско-чеховском духе) описания природы Карамзина, Пушкина, Гончарова, С. Т. Аксакова, Тургенева, Лескова, Гаршина, Майкова, Полонского, А. К. Толстого, И. С. Никитина, Мамина-Сибиряка, Куприна, Шолом-Алейхема, Есенина и современных писателей — Распутина, Астафьева, Думбадзе, Айтматова. Вообще в восприятии природы циклоидами (даже в тревожном спаде настроения) немало сочно-здорового. Одинокая пациентка А., 49 лет, радостно-гордо передала слова соседки о ее цветах в горшках: «Они у вас, как здоровые дети, которые очень хорошо едят». В пейзажной живописи им близки полнокровие земных красок фламандских мастеров, задушевно-печальная, уютно-жизнелюбивая естественная мягкость Саврасова, Левитана, Юона, А. Рылова, Грабаря, Н. Ромадина.

Трезвость, практичность дефензивных циклоидов в их отношениях с природой состоят в том, что нередко они с наслаждением охотятся, тогда как психастеники (а также некоторые психастеноподобно-чувствительные шизоиды и больные шизофренией) не способны к этому из жалости к теплым живым существам.

Циклоидам (как и психастеникам) обычно созвучно сказочно-языческое отношение к природе в духе народных сказок, картин В. Васнецова, Н. Фомичева. Но сказочно-языческие, проникнутые сложной символикой произведения А. Ремизова («Сказки: Посолонь») (Ремизов, 1978: 315–407) гораздо созвучнее дефензивным шизоидам и шизофреническим пациентам.

б) Дефензивным шизоидам (как и здоровым шизотимам) и дефензивным малопрогредиентно-шизофреническим пациентам нередко свойственны сложно-символические, философические отношения с природой, порою с мистическим мотивом. Целебное (именно в этом шизотимно-символическом духе) воздействие природы на человека описано в повести Г. Гессе «Курортник». Писатель, измучившийся на богатом курорте мещанской обстановкой, людским шумом, собственным невольным напрягающим душу стремлением под это подладиться, спешит в укромный уголок гостиницы к двум хозяйским куницам в клетке. Эти «облеченные в мех дивные творения божественной мысли», усиленно втягивающие воздух «розовыми носиками» с «их острым первозданным запахом хищников», успокаивали писателя, убеждали «в нерушимом существовании всех планет и неподвижных звезд, всех пальмовых рощ и девственных лесов и рек» (Гессе, 1977: 154–155). Нередко для дефензивного шизоида природа (притом дикая, не садовая природа) — самое высокое на свете. Ему одиноко с людьми, но не одиноко с природой, она ему помогает по-своему, отвлеченно-архитектурно и в то же время горячо, ощутить таинственную гармонию мира, вселенной и место свое в этой гармонии. У Байрона в «Паломничестве Чайльд Гарольда» (Батюшков, 1949: 168):

 

«Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,

Для сердца ты всего дороже!»

 

Дефензивным шизоидам, дефензивным малопрогредиентно-шизофреническим пациентам с философически-космическими переживаниями (например, в виде грозного высокого неба на слайде) ближе естественно-земных пушкинских, кольцовских описаний природы лермонтовское: «Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит» (Лермонтов, 1929: 29). Или тютчевское: «Певучесть есть в морских волнах, гармония в стихийных спорах...» (Тютчев, 1957: 224). 

Созвучны им и произведения о природе японских поэтов писателей (Басе, Сайкаку, Кавабата) и художников (Эни, Сэссю, Кано Мотонобу, Тохаку, Хокусай, Хиросигэ), произведения наших писателей — Паустовского, Федина, Матевосяна. Общение со мхами и лишайниками, слушание пения экзотических птиц (с тонким восприятием в нем «птичьей индивидуальности»), общение с мягко-утонченными уголками природы, искусственными в их нарочитой естественности-простоте (в духе дзэн), для шизоидов нередко ближе общения с обыкновенным одуванчиком и «душевной» дворнягой. Психэстетическая пропорция шизоида (Е. Kretschmer), сообщающая ему вместе с чувствительностью (гиперэстетичностью) парциальную холодноватость (анэстетичность), объясняет нередкую тягу к холодной, неживой природе, к вселенским философическим переживаниям, как и к эстетизму в поэзии, живописи, порой к мистицизму. Так, у Бодлера сказано про кошек («Кошки»; перевод И. Лихачева) (Бодлер, 1970: 103):

 

Покоятся они в задумчивой гордыне,

Как сфинксы древние среди немой пустыни,

Застывшие в мечтах, которым нет конца;

Крестец их в похоти магически искрится,

И звездной россыпью, тончайшей, как пыльца,

Таинственно блестят их мудрые зеницы.

 

Характерная особенность отношения к природе дефензивных шизоидов, многих дефензивных малопрогредиентно-шизофренических пациентов — это отвлеченно-аутистическое переживание природы как чувственно-земного воплощения великой мировой гармонии. И Торо (Торо, 1980), и Серая Сова (по-индейски — Вэша Куоннезин) (Серая Сова, 1958, 1974), и Швейцер (Швейцер, 1973, 1978) (так глубоко созвучные этим пациентам) в своем самоотверженно-благородном, благоговейном преклонении перед живой природой шли не от практически-земной заботы о животных и людях как конкретных земных существах, а от аутистически-одухотворенной, гиперэстетически-горячей идеи — гармонии добра. Однако благородный дух этой нежно-нравственной глубинной веры трогает даже прямолинейно-трезвых дефензивно-эпилептоидных пациентов, по роду своей профессии (охотники, лесорубы) нарушающих природу, побуждает их к возможно бережному общению с природой.

Когда смотрим в группе слайды природы, снятые дефензивными циклоидами и шизоидами, то (при всем том, что всюду здесь звучит тревожность) различие видно довольно ясно. Шизоидная хрупкость, сенситивность, охранительная закрытость в себя от грубых человеческих прикосновений с тонким одухотворением цветов, трав, деревьев, камней, таких духовно-внутренне живых, что человек не нужен рядом. И циклоидное — красочное, по-земному нежное, одухотворенное жизнелюбие с ясным желанием поделиться с людьми своим восторгом. Из каждого слайда как бы руки протянуты, тепло и сердечно.

Особенно трудно помочь выяснить, осознать свое, целительное восприятие природы некоторым дефензивным малопрогредиентно-эндогенным пациентам. Нередко чувство к живой природе оживляется у них благодаря чувству ответственности за какие-то свои растения или животных. Так, пациент С., 49 лет, почувствовал (в процессе лечения), ухаживая за своими тюльпанами на даче, что они живые, что он ответствен за их жизнь, потому что они его тюльпаны. «Я не склонен одушевлять природу, — рассказывал он тогда, — но вот я один на один с тюльпаном (луковицей) и от меня зависит — быть ему или не быть. Так я и обретаю себя в заботе о цветах, в занятости с землей. Тюльпаны требуют родственного внимания к ним, это находит в моей душе отклик: в стужу, в слякоть беспокоюсь, как они там сидят под снегом, выпускают корешки, не пустили бы стрелку. Это своя травка, они живое, а через них и другое живое острее, лучше чувствую».

в) Психастеническое отношение к природе отличается прежде всего: 1) органическим слиянием в наслаждении психастеника природой стремления к научному познанию и эстетического переживания и 2) тревожно-нравственным созвучием с «робким», «жалким», «нерешительным» в природе. Например, наслаждение цветком, снежинкой как природной прелестью усиливается научными сведениями по этому поводу, и возникает теплое сочувствие к котенку, который жмется в кустах от страха, к «застенчивой» березе, которая «угловато горбится». В то же время иному романтически-дефензивному шизоиду (страстному биологу) в момент наслаждения цветком, бабочкой неприятно анатомо-физиологическое знание о них. Психастеническое переживание природы опирается на земное (здесь нет умозрительных схем). В «природных» слайдах психастеников видим обычно тревожно-ранимое, с углублением в себя от повседневных ранящих мелочей, стремление к покою, уюту-защищенности, выражающееся в том, что в кадр берутся скромный уголок парка, лужа, лесные цветы крупным планом как портреты цветов. Здесь нет шизоидной тревожно-трагической ноты в облаках или геометрической символики ветвей (в которой всегда присутствует абстрактная философичность), нет подчеркнутой простоты дзэн. Нет и чувственного сангвинического полнокровия, умиротворяющей округлой мякоти-мягкости[1]. Психастенический натуралист в общих чертах (независимо от силы таланта) таков, как написал о себе в «Автобиографии» Чарлз Дарвин (Дарвин, 1959: 201, 239) и как рассказывал о себе на клинических средах И. П. Павлов (Павлов, 1955: 188–190): неумение научно-точно и живо зарисовывать факты природы, довольно средняя механическая память, на которую обычно жалуется, но непреходящая всепоглощающая любовь к науке, громадное терпение, аккуратность в собирании фактов и способность размышлять по-своему, инертно-туговато и вдруг неожиданно свежо, сопоставляя то, что не принято сопоставлять верующими в общепринятые положения. Чтение указанных мест в книгах Дарвина и Павлова помогает психастеническим пациентам найти свой путь в изучении природы, не завидуя сангвиническим исследователям (с их живостью мышления, остроумием, сообразительностью, точными и быстрыми рисунками, популяризаторскими способностями)[2] или шизотимным натуралистам, способным утонченно-эстетически наслаждаться формой, оттенками окраски жуков, точно-картинно запоминать все это и, таким образом, различать между собой десятки тысяч видов. Психастеник в отличие от шизоида-эстета, во-первых, особенно любит в природе живое (а не горы, море, облака, так располагающие шизоидов к отвлеченно-философскому и в то же время чувственно-оживляющему раздумью). Во-вторых, в живой природе (в растениях, птицах, собаках) психастенику ближе то, что напоминает доброе, нежное в человеке. Если взрослый шизоид или шизофренический пациент нередко заводит у себя дома паука, ящерицу, змею, эстетически наслаждаясь «экзотически-нечеловеческими» формами этих живых существ, ощущая таинственную радость от осознания включенности своей в космос вместе с ними, и в собаке часто волнует их звериное — волчья или шакалья кровь, то психастенику, как нередко и дефензивному циклоиду, ближе печальные дворняги, нервно-ласковые доберманы, робкие широкомордые коты, им близко именно то, чем похоже домашнее животное на человека («как спит собаченька», «как вздыхает тяжко», «как вкусно лопает из своей миски»). Но в отличие от циклоида психастеник, как и шизоид, благодарен теплому домашнему животному за то, что не вмешивается в его ранимо-трепетную индивидуальность, как многие неосторожные с ним люди, не требует, чтобы поступал не по-своему, а «как принято», «как все делают», а только просит еды, ласки, заботы.

Нередко в детстве и юности природа не так сильно трогает психастеника, как в зрелости и старости, когда он делается все одухотвореннее. Духовно-нежно полюбивший природу психастеник остается, однако, в отличие от «толстовствующих» или швейцеровски благоговеющих перед всякой жизнью шизоидов или шизофренических пациентов, неспособных, например, убить таракана и выгоняющих его за дверь, остается лирически-трезвым: ест мясо, удит рыбу («с холодной кровью») и т. п. Одухотворенное, новое отношение к природе выражено в поэтическом самонаблюдении психиатра Е. И. Бурно «Еще одно прозрение»:

 

Я понял, что мало вниманьем вникал

В жемчужной природы крупицы.

Всегда ее в общем воспринимал

С ее чистотой и зарницами.

Теперь же весь мир — словно перед лицом

И в плане большом и в крупицах...

Все выпукло вижу и даже весь фон,

Будь сер он иль ярок, как искра.

Я понял, что мало вниманьем вникал

В природные перло-крупицы.

Узнал я, к примеру (Ведь прежде не знал!),

Что галка — прелестная птица!

И чайке ворона не сдаст красотой —

Пускай она станом грубее,

Хорош воробей, хоть наглец он лихой,

Лягушки ж прекрасны, как лели.

Ноябрь 1978 г.

 

г) Астеническое отношение к природе чаще мягко-ювенильно, чувственно-лирично и одновременно инертно-ранимо с откровенностью-незащищенностью, жалостливой добротой, иногда сентиментальностью. Астеникам близки описания природы Ю. Казакова, В. Лихоносова, В. Потанина.

д) Отношение к природе истерических личностей no-возможности, снисходительными, ощутить особые чувственно-демонстративные способности истерических пациентов для пользы своего же чувственного оживления. обычно чувственно-картинно, т. е. это всегда холодноватая поза, хотя подчас чрезвычайно выразительная, утонченная, в духе опьяняюще-пряных бунинских образов. Психастенические слайды природы — внутренние, а истерические — демонстративно-открытые, на них как будто бы каждое деревце выпрыгивает из себя. Театрально-яркая истерическая чувственность в творчестве оживляет, даже порой чарует неистерических пациентов. Потому истерическому психопату следует искать добрые связи с людьми именно через творчество (в том числе изображение природы), прикрывая этим свое житейски-эгоцентрическое поведение, стараясь с помощью врача (дабы большего добиться в жизни) хотя бы внешне казаться своей противоположностью, если не удается стойко перевоплощаться в молчаливо-скромное, сдержанное. Одновременно следует помочь дефензивным неистерическим пациентам, испытывающим неприязнь к картинно-показному, сделаться к этому,

е) Отношение к природе эпилептоидов (эпитимов) обычно серьезно-заботливое, хозяйственно-снисходительное или сердито-утилитарное, иногда елейно-сентиментальное. Дефензивные эпилептоиды часто испытывают серьезную тягу к природе. Общение с некоторыми животными и растениями, пребывание среди покорных им, робко-застенчивых берез вселяют в них уверенность, смягчая чувство власти. Дисфорическая напряженность эпилептоида смягчается в победе над стихией (например, лесной пожар) или зверем (в азарте охоты), в дрессировке собаки. Эпилептоид с напряженной авторитарностью, не реализованной с общественной пользой, не разряжающейся систематически наставительно-дисфорическими выпадами (по причине серьезно сопротивляющихся ему родственников, с которыми вместе живет, строгого сильного начальника, а своих подчиненных у него нет), нередко покупает щенка-боксера, воспитывает его эпилептоидно-тщательно, ежедневно по много часов с ним занимаясь, чтобы тот слушался, не смея противоречить, и в итоге пациент смягчается душевно, и боксер тоже доволен. Однако встречаем и дефензивных эпилептоидов (как и циклоидов), равнодушных к природе, смягчающихся в сладостно-напряженном, стройном администрировании, за рулем послушного автомобиля, в занятиях техникой и т. д.

ж) Ананкастическое отношение к природе нередко сказывается в подчеркнуто-метафорическом (с оттенком обсессивной «отполированности») ее восприятии. Вот литературные примеры описаний природы, побудившие некоторых ананкастов к писанию в таком духе. У В. Маяковского в очерках «Мое открытие Америки» «длинными кухонными ножами, начинающимися из одного места, вырастал могей» (Маяковский, 1978: 307). У Ю. Олеши в рассказе «Любовь»: «Леля достала из кулька абрикос, разорвала маленькие его ягодицы и выбросила косточку» (Олеша, 1956: 277).

Итак, изучая, как люди разных характеров по-разному чувствуют природу, пациенты выясняют, уточняют свое отношение к природе.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бодлер, Шарль (1970) Цветы зла: Пер. с франц. М.: Наука.

Батюшков, К. Н. (1949) Стихотворения. М.: Гос. изд. худож. лит.

Гессе, Герман (1977) Избранное: Пер. с нем. М.: Худож. лит.

Гёте, И. В. (1964) Избранные философские произведения: Пер. с нем. М.: Наука.

Гёте, И. В. (1976) Из моей жизни. Поэзия и правда // Собр. соч. в 10 томах. Т. 3. М.: Худож. лит.

 Дарвин, Д. (1959) Воспоминания о развитии моего ума и характера. Автобиография // Сочинения в 9 томах. Т. 9. М.: Изд-во АН СССР.

Ирвин, Уильям (1973) Дарвин и Гексли: Пер. с англ. М.: Мол. гвардия.

Лермонтов, М. Ю. (1929) Выхожу один я на дорогу // Полн. собр. соч. 3-е изд. М.-Л.: Госиздат.

Маяковский, В. В. (1978) Собр. соч. в 12 томах. Т. 6. М.: Правда.

Олеша, Ю. К. (1956) Избранные сочинения. М.: Гос. изд. худож. лит.

Павлов, И. П. (1955) Павловские клинические среды. В 3-х томах. М-Л.: АН СССР.

Ремизов, А. М. (1978) Избранное. М.: Худож. лит.

Серая Сова. (1958) Саджо и ее бобры: Пер. с англ. Аллы Макаровой. М.: Дет. лит.

Серая Сова. (1974) Рассказы опустевшей хижины: Пер. с англ. Аллы Макаровой. М.: Молодая гвардия.

Торо, Генри Дэвид (1980) Уолден, или жизнь в лесу. 2-е изд. Пер. с англ. М.: Наука.

Тютчев, Ф. И. (1957) Полн. собр. стихотворений. Л.: Сов. писатель.

Швейцер, Альберт (1973) Культура и этика: Пер. с нем. М.: Прогресс.

Швейцер, Альберт (1978) Письма из Ламбарене: Пер. с нем. Л.: Наука.

---