Лес, парк, Пришвин
КАК ПОМОГАЕТ ЛЕС
Однажды ко мне обратилась не старая еще, миловидная женщина с жалобами на существенные расстройства настроения. Она рассказала, что читала о Терапии творческим самовыражением, попробовала почти все ее методы, но без заметного результата. Теперь оставался лес, она почему-то верила, что лес непременно поможет.
— Но не могу же я ехать в лес одна, — говорила она, — а проводить меня некому.
Этими ее словами заканчивалась почти всякая наша беседа. Тогда я решил сам ее проводить. Выбрали подходящий день и поехали в знакомые мне места. Утро было тихое и солнечное, а электричка еле ползла, так что в вагоне становилось душно. Тем более резким оказался контраст, когда мы вышли на платформу: тишина с отдаленным пением птиц, свежий прохладный воздух, роса на траве, листьях и, кажется, даже на иглах сосны.
— Боже, я не слышала пения птиц целую вечность, — воскликнула моя спутница и стала припоминать, когда была последний раз в лесу. Припомнить ей это не удалось, потому что вспоминались все неприятные обстоятельства, о которых она и стала мне рассказывать. При этом она смотрела не на лес, ради которого приехала, а на собеседника, то есть на меня. И так было во все время нашей прогулки. Тщетно пытался я обратить ее внимание на то особенное разноцветье, которое только и бывает в это время. Она рассеянно взглядывала на белые или голубые островки цветов, говорила, что это прелестно, и продолжала свой печальный рассказ. Между тем, мы сделали порядочный круг по лесу и снова вышли к той же платформе, а вскоре сели в подошедшую электричку. Моя спутница так устала, что почти тотчас уснула, как только поезд тронулся, а проснувшись в конце пути, сказала, что чувствует теперь себя совсем хорошо и понимает, как помогает лес. Я хотел возразить и сказать, что это обычное благотворное действие прогулки на свежем воздухе, а не творческое общение с природой, но промолчал, чувствуя, что не смогу так сразу этого объяснить, только огорчу. На том и расстались.
Говоря сейчас о творческом общении с природой, я бы привел этот эпизод не иначе как в качестве курьеза, если бы не одно обстоятельство: во время прогулки моя спутница время от времени фотографировала. И когда проявили пленку и отпечатали снимки, я без труда узнал знакомые места, но видел их как бы по-новому, а сами снимки больше походили на живописные миниатюры — так они были своеобразны, интересны, хороши. Получалось, что она и за разговором видела и чувствовала лес, причем видела глазами художника с определенным типом характера, то есть творчество было налицо.
Но все же мне это представляется исключением. Во всяком случае, я сам за разговором не вижу и не чувствую как следует леса, а значит, не получаю той глубинной поддержки, которую он способен дать. Вот почему я иду в лес (или в парк) один, когда нуждаюсь в такой поддержке, иду, заранее отказываясь от соблазна поискать грибов или ягод, иногда не беру даже и фотоаппарат. Все это, вероятно, надо пояснить, но я сделаю это чуть позже. Входя в лес, я прежде всего оставляю какие-либо специальные рассуждения и отдаюсь целиком на волю тех впечатлений, которые встречают меня в лесу. Я осматриваюсь, прислушиваюсь, обращаю внимание на запахи — вообще на, все то, что только доступно моему вниманию. Настроение неважное — потому, собственно, я и пришел в лес за помощью, в которую, кстати, в этом состоянии не веришь, просто по опыту знаешь, что лес наверняка поможет. А пока впечатления самые рядовые: вот мальчик гонит коз — сейчас многие их завели, вот ветер зашумел в листве, а когда стих, за спиной послышался далекий шум поезда, вот пропищал комар, синички перелетают с ветки на ветку, пролетела зеленая стрекоза, пахнуло чем-то знакомым. Равнодушно подвигаюсь дальше. У пересечения двух просек образовалась в окружении берез и елок небольшая чудесная лужайка, вся усыпанная желтыми цветочками калгана. Золотой березовый листок падает вниз и застревает в паутинке. Я оглядываюсь и замечаю, что уже много таких листочков застряло в паутинке или просто лежит на ветках елок — осень близко. Эта картина что-то меняет в душе — я начинаю чувствовать себя как дома, то есть чувствовать себя самим собой. Я хожу по этой лужайке и жду, что будет еще лучше. Но тут в стороне слышится какой-то странный тихий шум — это приближается мелкий теплый дождик. Я укрываюсь под большой елью, а мелкие, легкие белые капельки дождя вижу на фоне другой ели. При этом слышится мягкий нежный шорох, а на душе так хорошо... Словом, не прошло и часа, а лес помог — я снова мог вернуться к работе, но теперь уже без спешки и нервотрепки. Но что же тут творческого? Не будучи любителем определений, сошлюсь на чувство: во всех этих «лесных» улучшениях ясно чувствуется творческое. Что же касается партнера, то все мое внимание сосредоточивается невольно на нем, то есть получается общение с человеком, а это уже другое дело, мы говорим здесь о лесе. Азарт же собирания ягод или грибов в моем случае, при моем характере в самом начале сковывает и ограничивает творческое начало — облегчения не получается. Особое место занимает здесь фотографирование (в лесу), но вопрос взаимодействия двух видов творчества в терапии представляется мне темой отдельного разговора.
ВАШ КЛЮЧ
Как-то прошлой весной поехал я на дачу. Вышел утром из душной электрички, увидел весенний лес, услышал пение птиц, вдохнул полной грудью свежий воздух, но все это не произвело на меня ровно никакого впечатления. И в таком безразличии ко всему на свете шел я минут десять, как вдруг послышался приглушенный шум поезда вдали. Я слушал этот знакомый звук и вспоминал почему-то самых моих близких умерших людей. Прежде всего вспомнилась мать, которая очень любила нашу природу, особенно зимнюю, стремилась поехать на дачу в любую погоду; вспомнил затем тетку Клавдию Васильевну, которая, напротив, к природе была равнодушна, но подолгу жила с нами на даче... Эти воспоминания что-то неуловимо переменили в душе — жизнь стала теперь наполняться ощутимым смыслом: захотелось пойти в лес, захотелось и в саду поработать, и музыку послушать, и пофотографировать, и, главное, написать, как получилась эта светлая перемена — словом, жить захотелось как следует. Я почувствовал себя почти счастливым.
Вот это вспомнилось, когда я читал небольшой рассказ Пришвина «Ключ к счастью», который заканчивается так: «Сегодня в хаосе цветов и звуков роскошного луга синей фацелии один солнечный лучик попал на венчик крохотной гвоздики, и она вспыхнула рубиновым огнем и привлекла мое родственное внимание ко всему миру цветов и звуков. Венчик крохотной гвоздики в этот раз и стал ключом моего счастья». А в моем эпизоде таким ключом был отдаленный звук поезда. Вообще все в этом рассказе Пришвина чудесно относится к психотерапии в той ее части, которая связана с творческим самовыражением. Разумеется, этот ключ в другой раз может и не открыть заветные ворота. В самом деле, поезда у нас ходят часто, но далеко не каждый раз возникает тот целебный эффект, о котором я рассказал.
«Но ты продолжай вертеть каким-нибудь ключом, в этом весь твой метод — вертеть, трудиться с верой, любовью, — и замок тогда непременно откроется сам», — говорит Пришвин. Он был творческим человеком и, следовательно, имел в виду творческую работу. И тут я вижу первую трудность, поскольку творчество нередко понимают ложно, по-газетному. Но что такое творчество на самом деле? Не берусь давать определения, а просто расскажу такой случай. Как-то сидя в коридоре психотерапевтической амбулатории, я рассматривал запылившийся уже стенд фотографий, среди которых были и мои снимки. И тут только я впервые подумал, что вот прожил жизнь, а нет у меня ничего такого, что было бы для меня более свойственно, характерно, чем эти нехитрые снимки. Они просты, но повторить их все же невозможно — это я знал по опыту. Они, вероятно, весьма далеки от технического и тем более художественного совершенства, но привлекают все же внимание людей. А раз фотография, вообще работа имеет эти признаки, то есть характерна, оригинальна, интересна для других, то это, наверное, и есть творчество.
И хорошо, что Пришвин в своем рассказе не говорит, как и какими ключами надо вертеть, а то бы мы копировали его и теряли бы на этом время напрасно, поскольку приемы и ключи должны быть свои. И тут я вижу другую трудность. У разных людей могут быть совсем разные, так сказать, области целебного творчества. Это, к примеру, хорошо видно по реакции творческой группы на чтение или слушание рассказов Пришвина. Одни оживают, находят себе в этом подкрепление, другие скучают (как это бывает со мной на классе рисования), третьи и вовсе засыпают, тихонько посвистывая носом. Действительно свою область найти далеко не всегда просто, но, главное, можно. И среди множества областей по меньшей мере одна кажется мне пригодной для всех без исключения — это творческое общение с живой природой, хоть и говорит иной, что цветочки и насекомые его не интересуют. Как-то больной сказал мне, что дважды побывал по моему совету в лесу, но лес не помог. Я отвечал, что надо побывать еще и еще и приноровиться как-то так, чтобы лес помогал, а потом написать, как это получилось, рассказать, разумеется, по-своему. Да, мои опыты показывают, что целебное действие имеет в первую очередь личностная сторона работы, а не художественная, не практическая или техническая. Почему именно личностная? Не знаю, как не знал до конца Пришвин, при каких условиях открываются ворота в желанный мир, но у меня есть еще сколько-то времени.
Но как сообщить работе личностный характер? Мне кажется, что для этого прежде всего необходимо душевное равновесие. Впрочем, Станиславский считал необходимыми даже для начала творчества, как минимум, четыре условия: внимание, доброжелательство, спокойствие и, кажется, бесстрашие. Мне же, напротив, думается, что эти условия как раз возникают в процессе творчества. Так или иначе, — но нужно стремиться к душевному равновесию, к естественности состояния. Но как быть тому, кто вообще не ведает такового, вечно пребывая в угнетенном состоянии или же беспрестанно переходя от угнетенности к болезненной возбужденности? Тогда, я думаю, тоже нужно обратиться к живой природе. «Чувство природы врожденно нам от грубого дикаря до самого образованного человека», — говорит С. Т. Аксаков. И я думаю, знаю по опыту, что длительное (по нескольку часов кряду) пребывание в лесу, в поле, у реки или озера способно пробудить это чувство, чувство естественное, которое, пробудившись на время, далее может служить основой и ориентиром на нашем пути к душевному здоровью. Замечу еще, что пребывание это должно быть по преимуществу созерцательное, без каких-либо утилитарных целей и посторонних рассеяний. Я даже думаю, что без созерцания хоть век живи в лесу, а действительной его красоты не увидишь и основательной помощи не получишь, во всяком случае, сам я это вполне ощутил... Впрочем, здесь я хочу прервать свои рассуждения и предложить читателям в погожий летний день пройти вверх, скажем, по речке Талице от того места, где она впадает в Ворю, до самых истоков, то есть до Муранова или хотя бы до села Софрино. И на этом пути наверняка встретится неожиданно ключ к счастью, как говорит о нем Пришвин, но теперь уже это будет ВАШ ключ.
ПРОГУЛКА
Я начинал свою психотерапевтическую деятельность, если можно так выразиться, среди дефензивных людей, и слова Семена Исидоровича Консторума о том, что психотерапия в некоторых случаях не бальзамическая повязка, но подобна хирургическому скальпелю (или операции), вызывали здесь по меньшей мере настороженность. В самом деле, «скальпели» наделали уже порядочно неприятностей, всем хотелось «бальзамической повязки».
Мне в то время такой «повязкой» служил до некоторой степени один только парк. Я и сейчас там бываю, был даже сегодня и вот почему хочу об этом рассказать.
Декабрь уж давно наступил, а на дворе теплынь. Пасмурно так, что писать при дневном свете можно лишь на подоконнике, что я как раз и делаю. За окном дождь, мокрые деревья, мокрые дома лужи на асфальте, остатки снега на земле. Унылая картина, что ни говори! Да, лето было жаркое и сухое, осенью дождей было мало, поэтому хорошо, что теперь земля набирается влаги, заполняются водой всякие ямки, рытвинки и трещинки. Это хорошо, от этого лучше, спокойней на душе. Но на улице картина все же унылая.
Совсем не то в парке. Это замечаешь сразу, как только поезд метро выходит из тоннеля. Сначала видишь мокрые деревья под дождем, такие же деревья, что и на улице, но там картина унылая, а здесь — я долго не мог подобрать подходящего слова — естественная, что ли, здесь это в порядке вещей. Меняются времена года, меняется погода, как это было и во времена царя Алексея Михайловича, чей дворец окружен прудами, питаемыми речкой Серебрянкой, над которой как раз проходит поезд, так это и теперь.
За деревьями не столько видишь, сколько угадываешь, а потом и видишь недолго лесной простор под серым небом. Пришвин говорит где-то, что вот увидел большую воду, и душа стала большой. Нечто подобное испытываешь и здесь, но только поезд слишком быстро проходит мимо. Затем он входит в березовый лес и останавливается. Здесь я и выхожу.
Негустой березовый лес хорош во всякое время года и при любой погоде. Не пройдешь и десяти шагов, как глаз отыскивает любезную сердцу отдаленность, смягчающую душу картину. Воздух здесь кажется необычайно нежным. Тропинка от тепла и дождя размякла и очень удобна для ходьбы, снег весь усыпан прелестным лесным мусором. И все время слышен в тишине убаюкивающий шорох дождя на снегу...
Но вот и опушка. На открытом месте видишь засохшую траву вроде полыни и пырея, а справа кусты ивняка и черной ольхи. На веточках висят прозрачные дождевые капли, так что кажется издали, что ива зацветает...
Перехожу по мостику мутную в это время Серебрянку и с пригорка смотрю на отдаленности, на лес в дымке. И понимаешь сердцем в эти минуты, почему Чайковский говорил, что «восторги от созерцания природы выше, чем от искусства». Вспоминаются также удивительные слова Ушинского о влиянии прекрасного ландшафта на развитие молодой души...
Издали пытаюсь разглядеть, сбросили ли громадные лиственницы последние свои желтые иголки. А в это время вижу, как внизу промелькнула фигурка лыжника, потом другая и третья. Я-то стою на голом мокром асфальте, а там, видно, хорошая лыжня... И вспоминается один год из давнего прошлого...
В тот год, помнится, я значительно подтянулся физически. Сдал норму второго или даже первого разряда по лыжам, освоился с перекладиной. Когда-то я и раза не мог подтянуться, при сдаче норм ГТО мне помогали, легонько поддерживая за ноги. А теперь я мог без особого труда и десять раз подтянуться и легко перелезть через любой забор, если только я мог допрыгнуть или дотянуться до его верха. Но все это никак не влияло на душевное состояние (а оно было весьма неважным), весь этот спорт ничего не давал.
Я смотрел на разноцветные шапочки лыжников и жалел о том потерянном времени и о том, что без бинокля не могу разглядеть, остались ли еще иголки на ветвях лиственниц, а подойти ближе уже было некогда — слишком много скопилось всяких мелких дел. Но уходя, я чувствовал, что буду жалеть, что не подошел к лиственницам, так уже бывало. Толстой правильно говорит, что человек, у которого слишком много обязанностей (или слишком мало сил, — добавлю я), пренебрегает обязанностями к своей душе, а это главное. Действительно, когда все время занят другим и другими, оставляя творчество, то видишь, как исподволь теряешь себя, слабеешь и все хуже выполняешь любую работу. Так что, пожалуй, я зря не подошел к лиственницам.
Возвращался я к метро быстрым шагом, спешил, но все-таки не мог не заметить, как чудесно изменяется шум дождя на протяжении всего недолгого пути. На проталине он шуршит по-осеннему в опавших мокрых листьях, у моста волшебно сливается с тихим журчанием речки возле случайного препятствия в виде зацепившейся за берег ветки, в траве мягко шелестит, шуршит в лесу на снегу, а у станции метро постукивает по железным карнизам. И эти изменения заметно смягчали напряжение спешки...
Таким образом, получается, что на природе нет гнетущего ощущения от дождливого декабря, на природе вообще всегда лучше, чем на улице. Я уже говорил об этом и буду говорить еще, потому что это не очевидно и потому, что я сам склонен это забывать. И, разумеется, все это имеет настоящий смысл в рамках Терапии творческим самовыражением и, следовательно, в русле Активирующей психотерапии С. И. Консторума, которого с благодарностью помним. Ибо без творческой активности получается то, что называют общеукрепляющим действием пребывания на природе, а нам этого совершенно недостаточно, чтобы, к примеру, потеснить депрессию, смягчить или даже вовсе снять деперсонализацию...
Конечно, мне хотелось коснуться и других тем, привести пример того, как важно, помогая другому человеку, действовать в соответствии с его характером (а не своим), особенно, если это женщина... Мне хотелось рассказать и о том, как, помогая другому, получаешь иногда нежданную помощь от природы сам, получаешь иногда гораздо больше, чем даешь. Но я робею перед такими темами и все откладываю их на будущее, а сам опять поворачиваюсь к любезному мне деревцу ольхи, покрытой сережками, или иду по лесной тропинке, усыпанной березовыми семенами-«самолетиками»...